— Доктору Бруно запрещается покидать территорию компании и связываться с внешним миром,— сказал Принс охранникам.
Те прошли через зал и, достав пистолеты, встали по обеим сторонам от моего кресла.
— Что мы будем с ним делать?
— Да, что?
Как далеко они могут зайти, защищая свои интересы?
— Может быть, с доктором Бруно произошел несчастный случай в лаборатории? — неторопливо произнес Принс.
Боже, неужели они настолько всерьез?
— Ты что, в самом деле предлагаешь!..— ошеломленно воскликнул Файнштейн.
— А что? Организм, можно сказать, уже уничтожен. Все записи о его работе в банках данных мы сотрем. Кроме нас, никто об этом не знает. Но надо довести дело до конца,— сказал Принс.— У тебя есть какие-нибудь другие предложения, Уоррен?
— Но...
Испугался ли я тогда? Стал вдруг таким же, как они, продажным? Что меня заставило так поступить? Безжалостное своекорыстие? Или высшие побуждения? Или все вместе? Трудно сказать. Наверняка я знал только одно: речь идет о моей жизни, и я во что бы то ни стало должен уговорить их, заболтать, заставить поверить. Слова, казалось, сами сорвались с языка.
— Миллион долларов в год,— ляпнул я.
— Что?
— Это цена моего молчания. Я хочу, чтобы мне платили теперь миллион в год.
— Вы ставите нам условия?
— А почему бы и нет? Вы сами говорили, что в противном случае «Сатклифф» потонет. Это еще дешево.
— Было бы дешевле и надежнее устранить проблему насовсем,— заявил Принс.
— Боже, Харлоу, ты же говоришь об убийстве! — воскликнул Файнштейн.— Предложение доктора Бруно я нахожу более... приемлемым. Он едва ли станет болтать лишнее, если мы будем платить ему миллион в год.
— Да, он прав, Харлоу!..
— С первым вариантом мы слишком многим рискуем...
— Нет, мне это не нравится, мы не можем ему доверять...
И снова Файнштейн:
— Тогда он должен принять назначение в совет директоров. В этом случае доктор Бруно сознательно берет на себя всю полноту ответственности за наши действия. И кроме того, мы ведь уничтожили организм? Кто ему теперь поверит?
— Вы согласитесь на условия Уоррена? — спросил Принс.
Я молча кивнул. Тогда я был готов согласиться вообще на что угодно, лишь бы выбраться из здания живым.
Только позже, по дороге домой я начал задумываться о последствиях сделки и о том, что мне делать дальше. Что, например, сказать Мардж и Тоду? Как объяснить эту свалившуюся на нас кучу денег?
И как теперь относиться к своей цели в жизни? Как насчет клятвы Гиппократа, насчет святого долга перед страдающим человечеством? Все это было еще в силе, и на самом деле решение по-прежнему оставалось за мной. К счастью, совет директоров не знал, что вирус-дредноут уничтожен не полностью. Идеальное средство от Чум ы жило и размножалось в моем собственном теле. Я обрел иммунитет против всех возможных вариантов Чумы.
И этот иммунитет — штука инфекционная.
ДЖОН ДЭВИД
Я добрался наконец до залива, но там, братишки и сестренки, застрял намертво. Сидеть на одном месте тоже нельзя было, приходилось двигаться — так я и кружил: Сан-Хосе, Окленд, округ Марин и обратно. Сексполов в этих краях было, как грязи, и они совсем озверели: людей останавливали прямо на улицах и, судя по всему, искали не только таких, как я.
Похоже, наверху приказали «добавить жару». В бары, где обычно сговаривались вживую, лучше было даже не соваться. Сексполы стали сверять карточки с национальным банком данных вообще у всех. Контрольных постов на дорогах понаставили, и перед ними хвосты выстраивались миль на десять. Порой люди просто исчезали. В нелегалке поговаривали, что все это направлено против тех, кто «трудится во сушву Девы Марии».
Что, конечно, касалось и меня, братишки и сестренки. Я хочу сказать, я и так был готов трахаться с кем угодно, но дело не только в этом. Стоило сказать какой-нибудь подруге в нелегалке, что ты из Любовников Девы Марии, и все, она твоя — ничего лучшего, чтобы клеить телок, человечество пока еще не придумало. Но, плюс к тому, принадлежность к Любовникам безотказно открывала доступ к тайным ночлежкам, которые стали появляться тут и там в ответ на ужесточение режима, к дешевым или даже бесплатным паллиативам и вообще ко всей нелегалке. Нет, я, конечно, не верил во всю эту хреновню насчет священного долга выработать у человечества иммунитет, но когда это облегчало жизнь, я мог молоть языком очень убедительно.