Словом, вели себя как истинные триумфаторы.
Одноглазый Кутузов мрачнел с каждым днем.
— Навязали мне, черти, освобождение Европы, — интимно говорил он своей одноглазой лошади. — Теперь на Ватерлоо науськивают. А мне Бонапартишку жалко. Мелкий человек! Килограмм шестьдесят… Не больше. Хотя и с брюшком…
Кобылка слушала своего хозяина, держала на крупе его центнер с гаком, хранила гробовое молчание, лишь иногда поощрительно всхрапывая.
— Друзья, — искренне обратился к нам с Рябовым Наполеон, — я сам напуган. Мне приснилось, как русский медведь разорвал мне грудь и жрет мое сердце.
— Одноглазый медведь? — уточнил я, акушер Кусков.
— Как вы догадались?
Рябов внезапно впал в транс и запел десятую центурию пророка:
— Нострадамус? — взбешенно воскликнул Наполеон. — Мы поймали этого паникера в Марселе. Допросили с пристрастием.
— И? — сощурился Рябов.
— Юродивый! Как ваш Васька Блаженный, — Бонапарт устало потер высокое чело.
Под балконом заскандировали:
— На-по-ле-он! На-по-ле-он!!!
Командарм вышел на воздух:
— Гвардейцы! Казна пуста… Ватерлоо еще не надумал. Расходитесь.
Седоусые гвардейцы, ощупывая пустые, пропахшие махоркой карманы, стали кто куда разбредаться.
Кутузову докладывали о подготовке к сокрушительному Ватерлоо.
— Сегодня над островом Эльба, — сказал Михаилу Илларионовичу придворный астролог Иван Брынза, — я наблюдал кровавую комету. Бонапарт обречен!
Кутузов нахмурился.
Он вспомнил, какой же это отчаянный смельчак, Наполеон. Однажды рядом с ним разорвалась адская машина, у лошади императора просто разнесло внутренности, Бонапарт же как ни в чем не бывало побежал сражаться.
«От такой лихости и до беды недалеко!» — вскручинился Михаил Илларионович.
Подумав так, Кутузов заснул.
Придворный астролог Иван Брынза из покоев вышел на цыпочках.
«Пойду-ка я в кабак», — решил Ванютка.
— Ну, что будем делать? — смазывая именной браунинг, вопросил меня Рябов. — Кого будем спасать? Наполеона от Кутузова? Или Кутузова от Наполеона?
— Давайте, спасем обоих?
Сыскарь зорко глянул на меня.
Тут к нам в комнату влетела Жозефина.
— Умирает! Отравился морфием… — закричала с порога.
Мы опрометью кинулись во дворец.
На мраморном подоконнике спальни стоял бокал с мутной жидкостью.
— Верно! Морфий… — понюхал сыскарь.
Из уборной раздавались душераздирающие звуки.
Это в гордом одиночестве блевал Бонапарт.
— Раз блюет, будет жить, — обнадежил я Жозефину.
— Это Петя вам как практикующий врач говорит, — поставил жирную точку Рябов.
Несколько дней спустя все ТВ-станции мира показывали уход миротворческих войск из Парижа.
Ватерлоо, теперь и младенцы в курсе, не состоялось.
Зрители и налогоплательщики США были весьма раздосадованы. Телевизионная война — это всегда красиво.
Наполеона в наказание за реваншистские настроения сослали с Эльбы на остров святой Елены, откуда он вскоре и вознесся на небо. Кажется, в рай. Или куда-нибудь, почитай, еще лучше.
Старик Кутузов до сих пор жив, стучит костяшками домино с пенсионерами во дворе дома № 55, что по Кутузовскому проспекту.
Кстати, в клинике Федорова ему сделали второй глаз. Он зорче видит, чем природный первый. Так сказать, умопомрачительное торжество программ модернизации и нанотехнологий.
Теперь очередь за вторым оком кобылы Кутузова.
Может быть, эскулапы подарят ей диковинный дар человечьей речи.
Глава 46
Крокодил Петра Первого
Радиостанция «Маяк» с пометкой «срочно» передала сообщение о пропаже в Венеции, из Музея биологии, сушеного крокодила Петра I.
— Петя, — обратился ко мне сыщик Рябов, — вы когда-нибудь плавали на гондолах?
Я мучительно напряг свою память, сглотнул слюну.
— Вы никогда не слышали завораживающее пение гондольера? — продолжал терзать сыщик.
Я лишь обескуражено развел руками.
Рябов резко поднялся с шаткого табурета:
— Тогда вперед! Дело вашего тезки не терпит отсрочки.
Первым в Венеции мы встретили Бен Ладена.
Так не умер!
Бен мирно проплывал в гондоле под арочным мостом и тихонько подпевал гондольеру.