Недавно основан здесь первый Швейцарский университет, {4} и в день моего приезда должны были начаться лекции; я пошел к педелю, купил каталог, справился о профессорах, но ни одной лекции в первый день не было. Знаменитый Окен, натуралист, прославившийся своими открытиями в царстве животных, смелостию мнений, своими счастливыми дефинициями, - сделан ректором при открытии университета. Я читал прекрасную, оригинальную речь его и все акты университетские. Швейцарцы, несмотря на патриотизм свой, неохотно посылают в Цюрих детей своих и предпочитают иногда иностранные университеты национальному; между тем у некоторых правительств здешний университет в дурной славе, хотя вряд ли он ее заслуживает? Считают в этом году до 200 студентов. Между профессорами есть отличные, особливо по медицинской части. Новое университетское здание еще не кончено. Если швейцарцы признают Цюрих своими Афинами, то, вероятно, и университет процветет со временем. Главное неудобство учредить общий национальный университет в Швейцарии - разноязычие и разноверие кантонов. Католики недовольно просвещены, чтобы позволить детям своим учиться в протестантском университете; а особый университет для католиков строить трудно; ибо в католических кантонах вообще нет большой жажды в науках, и они довольствуются запоздалыми, мрачными школами иезуитов. К тому же женевцы, вадтцы, нейшательцы, где бы нашлось более охотников до академического учения, употребляют французский, тесинский кантон и смежные с Италией швейцарцы - италианский, а в Цюрихе все преподается на немецком языке. Бернские аристократы не согласятся также посылать детей своих в Цюрих, где уровень на все сословия, так, как английские лорды все еще посылают детей в Кембридж и Оксфорд, где учились они, а не в новый Лондонский университет, во многом опередивший старших и слишком устаревших братцев своих, коих профессор-философ Дюгальд-Стюарт сравнивал с кораблями на якоре в быстрой реке стоящими: поток стремится, а они ни с места! - Но настанет скоро и для них година возрождения. Английские университеты не устоят пред требованием времени.
Из университета прошел я в городскую библиотеку, в коей до 80 тысяч волюмов. Все залы уставлены портретами бургомистров цюрихских, бюстами Песталоцци, Лафатера и бюстом Людовика XVIII, кем-то библиотеке подаренным. Здесь хранится несколько любопытных манускриптов, между коими письма Иоанны Грей, кажется, к Генриху IV. Большой рельеф Пфифера главной части Швейцарии, на коем можно распознать все местечки, горы, озера и реки, - словом, весь лабиринт гор и ущелий, пересекаемых Рейссом, Лимматом, Аарою и другими речками.
В полдень сел я в почтовую коляску, и к вечеру, т. е. к ужину, приехал в Люцерн. Здесь достопамятен для меня более всего трактир с тремя милыми хозяйками, дочерьми честного хозяина. Меня ввели в общую залу, где я нашел англичан, разматывающих шерсть для 3 сестер-граций. Одна из них начала приготовлять мне особо ужин, но я подсел к хозяйскому столу и под конец веселого вечера подружился нежно с моей соседкой. Она проводила меня до порога моей спальни, по старинному швейцарскому обычаю, и мы условились завтракать на другой день вместе. 31 октября, рано по утру, отправился я к соборному канонику (Люцернский кантон католический, хотя есть и протестанты) Бузингеру, сочинителю лучшего описания Люцерна и его окрестностей. Служанка встретила меня словами: "Каноник еще почивает" - a cette replique j'ai reconnu l'eglise. "Но когда ж проснется?" - "Ровно в 8 часов и прямо в церковь!" - "Нельзя ли разбудить его в 7 1/2? Я проезжий и желаю познакомиться с ученым прелатом". - "Попытаюсь", - отвечала служанка, - и мы провели полчаса вместе, переговорили о многом. Каноник подарил мне свою интересную книгу и, кажется, не досадовал более на меня и на служанку за похищенные полчаса у Морфея, отпустив меня с приветствием: "Ich sehe schon, wess Geistes Kind Sie sind". Я спешил к моей Алоизе завтракать, но забежал взглянуть на умирающего льва, вытесанного в утесе, по рисунку Торвальдсена, в память швейцар, погибших во Франции, защищая короля ее. Один из швейцарских офицеров соорудил товарищам своим этот монумент и сохранил имена погибших в капелле, близ льва поставленный. Лев, как живой, но умирающий! Утес, в коем он иссечен, омывает светлая вода. Инвалид швейцарского войска - сторожем при памятнике и показывает королевский мундир с медалью, который получил он из рук Людовика XVIII.
Нежно распрощался я с моим хозяином и пустился чрез Мерлишахен, истинно швейцарскую деревеньку, коей строения похожи на красные русские избы, в Кюснахт, какое имя в истории швейцарской! Мальчишка проводил меня к развалинам замка Геслера, на горе стоящего и никому более не страшного. Басня или быль о Телле ожила в душе моей, особливо, когда из Кюснахта я прошел в так называемую hohle Gasse, где Телль подстерег Геслера и где на большой дороге сооружена избавителю каплица, на фронтоне коей картина, изображающая смерть Геслера и под ней следующая, полустертая патриотическая эпиграмма:
Hochmuth vom Tell erschossen,
Davon ist Freiheit ersprossen,
Wie lang wird aber solche wahren?
Noch lang - wenn wir die Aelten waren. {5}
За сею капеллою начинается вид Цугского озера. Я ехал по берегу к деревеньке Immensee… И в осеннем убранстве окрестности озера прелестны! Там, где оно оканчивается, лежит местечко Арт: из Арта была та девица, которой брат убил бургфохта, ее обесчестившего. Дома старинные, исписанные библейскою и швейцарскою историею, фигурами Телля, Винкельрида и прочих героев Швейцарии. Один дом особенно измалеван сценами историческими и надписями. Штауфахер униженно стоит перед австрийским ландфохтом, из коего выходят слова:
Ich will euch Bauern schon verleiden.
Стих, конечно, не шиллеровский, но выражает верно характер ландфохта. Кстати о Шиллере: чем более видишь Швейцарию, чем более знакомишься с ее стариною, тем более удивляешься верности картин, характеров, изображению нравов в трагедии Шиллера "Вильгельм Телль". История шапки, перед которой Телль не хотел снять своей, также вся вымалевана на домах. {6}
Из Арта отправился я в Гольдау: это местечко, вновь построенное, прославилось ужасным землетрясением, поглотившим в 1806 году весь прежний городок, у подошвы горы стоявший. Теперь один хаос из камней, от разрушения распавшихся, прикрывает бездну, поглотившую Гольдау: никто из жителей не спасся, кроме отсутствовавших. Погибли и путешественники, и бернцы, приехавшие погостить у родственников. Вид окрестностей ужасен еще и по сию пору; но новые домики, покрытые черным тесом, как чешуею, красивы. Из Гольдау проехал я к Ловерцерскому озеру: Lowerzersee - еще одно из прекрасных озер Швейцарии, на котором цветут два островка, положением своим и красотою похожие на Isolo madre и на Isolino в островах Боромейских Большого озера. На одном из них швейцарская хижина, а над нею живописный обломок древней башни. Мы ехали берегом озера до самого Швица. Здесь колыбель Швейцарии. Я пошел прямо в старинный собор, где гремели органы: собор окружен гробами. Дамы были все в черном национальном костюме: на голове какие-то черные, прозрачные по бокам опахалы, похожие на крылья бабочки. Эта эмблема женского сердца как-то безобразит голову, тем более, что волосы подобраны кверху, виски обнажены и весь убор без локонов. Началось пение, сопровождаемое игрою органов, кои оправдали громкую славу свою в швейцарских кантонах. Не дослушав вечерней молитвы, - я пошел к гробам читать надписи и нечаянно остановился у памятника знаменитого в последнее время швейцарского патриота и швицского гражданина Алойса Рединга, коего предок, Рудольф Рединг von Biberegg, отличился в Моргартенской битве за свободу отечества, столь характеристически описанной Иоанном Мюллером (1315 года). На могиле Алойса Рединга простой камень, с крестом и с надписью: "Aloisius Reding de Biberegg, comes, cujus nomen summa laus". Он умер в 1818 году. Подле него могила брата его, служившего генералом в Испании (умер в 1825 году). В самую ту минуту, как я дописывал его длинную надгробную надпись, которой тебе не сообщаю, из церкви вышла процессия со священником в облачении и с дамами в трауре, и остановились у гроба Рединга, подле коего вырыта была свежая могила. Священник окропил ее святой водою и отслужил панихиду. Я спросил у одного из предстоявших: "Кто положен в нее?" - "Моя тетка, - отвечал он, - сестра отца моего, Алойса Рединга, за неделю пред этим умершая". - Я говорил с сыном Рединга и находился в кругу его семейства. Дом его был неподалеку от собора, по дороге к Брунеку, куда я сбирался. Я спросил сына: "Для чего отец его не положен в самой церкви?" - "У нас одни духовные имеют на это право", - отвечал он с усмешкою. С кладбища прошел я в ратгауз Швицский. - Главная зала, где держится совет, уставлена простыми скамьями: только для президента кресла. Портреты бургомистров украшают ее. В зале малого совета старинные разные украшения с изразцовой печью, несколько старинных же швейцарских картин, портреты Редингов в их старинных костюмах и других знаменитых бургомистров: вот Гедингер, сказал мне мой Cicerone, fruher bei'm Kirsche, то есть, что его первый сановник государственный был прежде хозяином трактира, под вывескою оленя. Над креслами президента надписано: "just'tia firmatur solium" (кажется, из притчей). Кантон Швицский замечателен тем, что в нем нет ни одного города, и главное местечко Швиц, давшее имя всей Швейцарии, не город, а местечко или деревня. Здесь все равны, и мужики на совете с Редингами; совершенное равенство в гражданской иерархии. - Все здесь как-то напоминает швейцарскую старину: и дома, и одежда жителей, и какая-то тишина, пустынность в самом городе переносит мысль к векам минувшим. Звон колокола погружает душу в уныние. Из окон ратгауза виды прелестные; но натура также не переменилась; из старообразного, по 4 сторонам деревянными башнями обнесенного, дома Рединга смотрят дети детей его на те же поля и вдаль на то же озеро 4 кантонов, коим любовались их праотцы.