Избрали Горбачева - ну вот, видите, не все потеряно. Есть справедливость, есть. Не Гришина, не Романова, а Горбачева. Затем ещё один персонаж нашего обожания - Рыжков. Какой ладный, какой симпатичный. А улыбка, вы обратили внимание - какая улыбка?! Землетрясение в Армении... Рыжков говорит, Рыжков обещает, успокаивает: "Я лично буду заниматься. Такое горе". Мы отвыкли видеть сострадающую власть. А здесь вот она рядом. И крики вдогонку: "Какой человек, а!" Мы верили, верили Рыжкову. Тогда все социологи, наперебой, ставили восклицательные знаки. Рейтинг Рыжкова поднялся более чем в 2 раза. Еще надо подумать, кто более значит, Рыжков или Горбачев!
Затем ещё одно необъятное восхищение - Абалкин.
Политический театр в последний раз вернулся на партийную сцену. Выступление Абалкина на XIX партийной конференции. Решился, пошел, был подвергнут критике, осужден предтрибунно и закулисно. А ведь сказано всего ничего - будет хуже. Не лучше, как положено говорить и как обещал Горбачев, а хуже. Там же, во время одного из перерывов, впоследствии будет замечено: для Абалкина это был исторический перекур, Рыжков сделал ему предложение. И мы, как один, набрав в легкие воздуха: "Ура!!!"
Нет, это не было мелочью, моментом частного характера. Иной рисунок жизни. Возвращение здравости, нечто схожее с мировым опытом. Ведущий экономист - одна из ключевых фигур в правительстве. С каким же неповторимым удовольствием мы отдались своему любимому занятию - мы опять надеялись.
Время переворачивало страницы, а мы хором повторяли одну и ту же фразу. Первый союзный съезд народных депутатов - съезд наших надежд. Второй: если не сейчас, то никогда. Третий...
Это тоже в непривычку. За шесть лет появилось на политическом небосводе и померкли, сошли на нет несколько звезд первой величины. В прежние времена - повесишь светильник и он коптит себе лет пятнадцать. И ничего.
Я бы не хотел, чтобы наше время вошло в историю как время мнимых и временных величин. Прислушиваюсь и угадываю знакомый гул - теперь вся надежда на Россию, на Ельцина. Не хочется вдумываться в эти слова, привыкать к ним. В пересчете трудностей, конфликтов, которые предстоит преодолеть Президенту России и его команде, главной была, есть и будет инерция надежд. У этой ситуации есть одна особенность - разделение общества на зрителей и участников событий. И здесь, как никогда, важно пространственное соотношение. Участниками событий очень часто становятся в силу симпатий либо антипатий - это самая неустойчивая и малонадежная среда. Продуцируют реформаторский дух не проповеди, а условия. Вовлечение в процесс реформ управленческого ядра - задача сверхважная, ибо во все времена в России реформы начинались сверху, но судьба реформ всегда в руках низов, толпы, сопутствующей или ненавидящей, - вот болевой порог, о который споткнулся Горбачев.
Он очень долго, непростительно долго, уламывал власть. Он хотел прослыть главным реформатором, но при этом оградить себя от ответственности за возможные неудачи реформ.
Переходный период, а надо учесть, что экономика находится в состоянии глубочайшего кризиса, не исключает радикальных действий, он их дозирует, только и всего.
У нас же произошло немыслимое - поэтапно разделилось два состояния: не переход реформ из одного качества в другое, что и правомерно и естественно, если сами реформы, по мере усложнения, захватывают все новые и новые пласты общественного производства, а значит, и общественного сознания. Однако ничего подобного не случилось. Переходной ступенью оказались не реформы, а разговоры о них с примесью играющих сюжетов о кошмарности шокового эффекта.
Проповедуя якобы постепенность перехода к рынку и не делая при этом никаких практических шагов, Рыжков создал иллюзию привыкания социальных слоев к намечающимся переменам. Этот вид постепенности выявил опасный принцип, когда значительный человеческий ресурс оказался психологически изъятым из оборота продуктивного труда, он переместился на зрительские трибуны и оказался в лагере ожидающих. Количество играющих на поле убывает, а количество зрителей растет.
ВПЕРЕДИ РАЗДУМИЙ
Нам хочется считать, что перевернута ещё одна страница исторической летописи. И вообще, чувство своей причастности к истории чрезвычайно распространено нынче. Открытость политики породила достаточно претензий на соавторство в ней.
Мы скоро забудем возвышенно придыхающий голос диктора российского радио: "Россия выбирает Президента!" Невероятна быстрота, с которой настоящее становится прошлым.
Уже выбрали, отспорили, отругались, отпрогнозировали. Демократия, концепция радикального реформаторства перетянула чашу весов. В полемике Ельцин - Горбачев обозначились два полюса.
"Правеет общество, правеет власть" - реплика Горбачева в кулуарах IV съезда народных депутатов.
"Народ настроен на радикальные реформы. Народ идет не вправо, а влево" - эти слова произносит Ельцин, выступая в Доме кино 24 апреля 1991 года.
Результаты голосования по референдуму, а затем выборы Президента поставили все на свои места.
Сейчас важно понять, какой период мы переживали: до или после полуночи. У Ельцина покатились свои 100 президентских дней. У Горбачева очередной тур цифрового оптимизма. Сначала - что скажет "девятка", затем что скажет "семерка". Еще существует и действует КПСС. Раздумья Президента страны, минуя череду колебаний, переросли в предсъездовские размышления Генерального секретаря. Опять чрезвычайный, опять внеочередной. Раньше всякое политическое событие трактовалось как историческое и чрезвычайное. Все справедливо. Социализм - особая среда эпитетов. У нас свой размах шага: от самой высокой телебашни в мире до самого глубокого кризиса в экономике. Замедление скорости падения Валентин Павлов преподносит как взлет. У каждого времени свои песни.
Станет ли Ельцин человеком года, я не знаю. Но непроходящей темой дня он остается.
Победа на выборах уже в первом туре потрясла воображение даже американских политиков. Сначала страсти несколько утихли, но возвращение к этим накаленным дням крайне полезно. Мы уже успели привыкнуть к формуле рассуждений: "Голосуют не за Ельцина, голосуют против Горбачева. Фамилии меняются, а суть остается прежней. Не обольщайтесь - из двух зол выбирают меньшее".
Я думаю, что эти выборы с максимальной откровенностью показали не кризис, а некую прострацию, в которую впали. Говорили, что КПСС проиграла потому, что не имела явно значительного лидера. Это утверждение несостоятельно хотя бы уже потому, что лидер партии, утратившей авторитет, в лучшем случае в состоянии мобилизовать часть части. Он может выиграть выборы в разваливающейся партии, но не в обществе. Рыжков не посчитал для себя возможным назваться кандидатом от РКП. Этим сказано больше, чем может показаться. И дело не в Полозкове и его окружении. Рыжков понимал: если даже представить невероятное - победу Рыжкова на выборах, его опорой в парламенте будут не коммунисты. Политик вне памяти не существует.
Именно консервативное, ортодоксальное крыло на местах саботировало даже сверхумеренный реформизм Рыжкова, сделав его, лично, "козлом отпущения" повсеместного краха КПСС. Демократы теребили Рыжкова, пощипывали, разыгрывали дачный вариант, предлагали ему достойную отставку, давали шанс "хлопнуть дверью", совершить поступок. Конечно, Рыжков был обречен. На его месте был бы обречен всякий. Ибо само состояние кризиса предполагало временное правительство как норму, как вариант исполнительной власти этапного характера. Спасители Отечества появляются не в момент хаоса, а лишь после того, как осядет пыль разрушений. Над Рыжковым во время выборов довлел груз прошлой ответственности. Над Ельциным груз настоящей. Первый все время повторял: нам не дали до конца воплотить замысел. Второй мне не дают его начать. При всей разнице, уязвленность обоих почти идентична. Разговор о том, что на Ельцина работал аппарат власти, скорее, вызывает улыбку. Конечно, на Ельцина работал актив, но не аппарат. Рискну повторить, именно аппарат - ахиллесова пята демократов. Самые решительные, сверхоптимистичные подсчеты говорят о том, что демократическая Россия располагает - чуть более или чуть менее - 25 процентами демократически настроенных депутатов всех уровней, которые, увы, и это особенно откровенно засвидетельствовал последний съезд, никакая не монолитная и организованная масса. Аппарат, находящийся в оппозиции к демократам, работал на Рыжкова, ещё не отвыкшего видеть в нем значительную власть, но, лишившись опорной пяты, чем была для любого аппарата, хозяйственного, законодательного, министерского, партия, а аппарат самовызрел в мысли, что он и есть КПСС; так вот, лишившись этого заслона - аппарат просел. Из повсеместно почитаемого, держащего в страхе всесилья аппарат превратился в нечто прошлое, полуотставное, образ либо тревожных, либо умиленных воспоминаний, в соседа по лестничной клетке, у которого ещё возможно "стрельнуть" сигарету и поболтать, объединившись в ругани на существующую власть, которая развалила, распродала и, конечно, погубит державу. Именно этот аппарат, численно множественный, но зависший в политическом межсезонье, агитировал за Рыжкова. Еще хорохорился, проводил собрания, бороздил глубинку, открывал ей глаза на диктатора Ельцина. Затем сочинил информацию, из которой следовало, что переломил, переубедил, повел за собой. Лгал неосознанно, мысленно оставаясь в прошлой роли влиятельного, всем владеющего - получалось весомо: скорее всего, равенство голосов, а значит 2-й тур. И вот тут... И вот тогда...