И они, выйдя на берег, постояли, ошеломленные этим открывшимся перед ними простором. Разлив громадно вздулся, затопил весь лесистый клин, отделяющий Бездну от Волги. Кусты уже скрылись под водой, лес странно проредился, стоял посреди разлива, смотрелся в воду, и через него свободно шли голубые валы.
То, что было до леса, стало теперь Бездной, неслось сочным голубоватым водопольем. И причаленные по четыре борт к борту суда, еще недавно заполнявшие своими телами едва ли не всю ширину реки, теперь потерялись среди этой шири, льнули к берегу как железная накипь, как длинная полоса наноса. Рубки пассажирских пароходов поднялись уже выше шлаковой подсыпки набережной, и это было почему-то страшно весело, будоражаще. Прямо с Набережной наши ребята сквозь сияюще вымытые стекла рубок рассматривали громадные, оклепанные медью штурвальные колеса, переговорные, тоже горящие медью, трубы. Отблескивали белым заново выкрашенные шлюпки, играли надраенные медные поручни, сияли золотым лоском прилипшие к дымогарным трубам свиристели ярко-медных гудков — предмета особой гордости и бережения каждой команды.
За сохранившими свою праздничность пароходами стояли переделаные из буксиров канонерские лодки. Деревянные надстройки на них были заменены стальными. Носовое орудие в башне, две автоматические зенитки на мостике, крупнокалиберный пулемет на корме — все это было невероятно волнующе, ибо придавало знакомому и привычному новый, военный, свирепый смысл. Уже готовые канонерки были выкрашены «дичью», то есть серой шаровой краской. Маляры еще торчали кое-где в люльках. На палубах мелькали военные моряки и пароходские. Пароходские были почти все знакомые, а моряки — совсем молодые: мальчишки. И это тоже действовало возбуждающе. У Славки-Пожарника даже слезы выступили, и Лешка спросил его:
— Ты чего?
— Чего-чего... — передразнил Пожарник, — Растем медленно — вот чего!
Караван тянулся до самого устья Бездны. И с места, где они стояли, была видна густота мачт, черные прогорклые зевы труб, все лоснилось и отблескивало свежей краской, слышались мягкие утробные вздохи паровых машин, звяканье ключей, треск и шипение вспыхивающей по всему каравану электросварки.
Устав расстраиваться, они сошли под рыжий, образованный металлической стружкой, бугор и пошли по-над цехами завода, перепрыгивая через вытекающие из-под забора горячие напористые ручьи, виляя между громадных старых осокорей, на недосягаемых вершинах которых, в самом поднебесье, копошились грачи. Они своевременно углядели вооруженную винтовкой тетку-охранницу и скрылись от нее за строящимся бронекатером. Бронекатер, отливая голым железом, стоял на стапеле из сосновых брусьев. И они с наслаждением втянули запах сосны, окалины, сладковатый запах электросварки — божественные запахи затона, который для Лешки необъяснимо и прочно стал до боли, до счастья родным. Некоторое время они смотрели, как работает электросварщик — в серо-желтой брезентовой робе, в брезентовых же ботах на сосновой подошве, к которой брезент крепился пробитыми по контуру подошвы обойными гвоздями.
— Во, обувка! Ты понял? — с уважением сказал Пожарник. — И нижней команде на пароходах такую дают.
Бронекатер на следующем стапеле был уже сварен. В него напузырили волжской воды. И места промокания на сварных швах были обведены мелом. Пожарник и Лешка сами дотошно осмотрели весь корпус: нет ли где пропущенной мокрети. Но все огрехи электросварки были отмечены добросовестно, и они успокоились.
— Доверяй, да проверяй, — сказал Пожарник. — А то в бою потечет — как воевать?!
Несколько бронекатеров стояли уже на воде. Их узкие, длинные тела были выкрашены суриком, и катера походили на клинки в запекшейся крови.
— Щавеля хотя бы пожевать, — грубовато сказал Лешка.
Еда была на уме постоянно. Но о ней зряшно не говорили. А если кто и вылезал, то это было всегда конструктивно, это значило, что человек измыслил, как ее добыть. Вот и сейчас Пожарник сразу же уловил, о чем промолчал Лешка, вскинул лицо и посмотрел на Стрелку, отодвинутую половодьем в синюю даль. Высокая коса словно присела, притопилась, как корабль, сравнявшийся палубой с бегущей водой. Острие Стрелки уже совсем затонуло, вздымающийся на этом острие дуб раскидисто и дико торчал посреди разлива, а там, где Стрелка расширялась в луга, ее уже перелило, обратило в остров, в чуть выступающую над половодьем охристую травянистую спину с блестками снеговой талой воды.