Только вот ведь: нынче все и всё знают. Ты ему это, а он тебе — сверх этого еще столько же, да и похлеще, а потом по плечу похлопает: «Ну, а теперь, друг, иди!» Одна надежда была на то, что заместитель министра — Александр Александрович Севостьянов, директор Воскресенского завода в годы войны, и до сих пор благоволил затону. Шел навстречу, если просьбы были разумны. Только ведь кто знает, до каких пределов простирается его понимание разумности! Его настояниями один из новых буксиров получил название «Большевик Курулин» (в честь деда Василия Курулина, затонского большевика). И это, конечно, очень приятно, только сам буксир-то этот построен не в затоне, а на другой какой-то верфи, — вот ведь что! А первый, колесный, который носил такое название, тем-то и мил был, что сами его клепали, сами на нем и плавали и сами тонули с ним, когда разбомбило. Вот это-то главное, насчет «сами», сможет ли нынешний Севостьянов понять? Да не умом, а душой наболевшей! А так ли уж наболела о затоне-то у Александра Александровича душа?
За последние тридцать лет странно помолодевший, оживившийся, одевающийся ныне с шармом, с некоторым намеком на легкомысленность, фривольность, улыбочку, что выражалось в артистической небрежности, с которой он носил привозимые из заграничных командировок костюмы, в неуловимо модных галстуках, в туфлях с намеком на высокий каблук, в каких-то все более новых, все время меняемых часах, платочках, очках — то необыкновенно массивных, то необыкновенно больших, — Курулин просто не узнал бы в этом высоком сухом седовласом красавце военного директора с окаменевшим и как бы зарывшимся в складки лицом. Теперь подвижное лицо Александра Александровича имело великолепный красноватый тон, благородство которого подчеркивали обрамляющие лицо седые легкие кудри, а также черные короткие, похожие на мохнатых гусениц, брови, взлетающие, когда Севостьянов смеялся. У него был вид человека, который обнаружил, что жизнь — праздник.
У него был вид человека, который понял, что соль не только в том, чтобы делать, а в том, чтобы делать с изяществом и веселящей душу искусностью, делать красиво и с шармом, превращая каждое действо в маленький, элегантный спектакль.
Явился Курулин в Москву без вызова и как бы даже без надобности, в кабинет к Севостьянову не пошел, а подкараулил Александра Александровича в министерском буфете, ибо это было не так уж и трудно: у Севостьянова была какая-то, вроде диабета, болезнь, из-за которой он вынужден был часто и весьма регулярно есть.
Движением взлетевших черных бровей выразив при виде Курулина удивление, сомнение, вопрос и приязнь, Александр Александрович сплавил все эти выражения в одно общее — выражение симпатии, мимоходом спросил, что на сей раз собирается Курулин урвать у министерства, неодобрительно покосился на подсунутый ему на блюдечке творожок, быстро и хищно съел его, вскинул худощавое длинное лицо с несколько уже дряблыми, посеченными старостью щеками, свилеватым крупным нервным носом и мефистофельскими длинными губами.
— Ну-с, затон, я полагаю, процветает? — Он улыбнулся.
— Скорее ветшает, — с вопросительной интонацией сказал Курулин. Не выдержал, поморщился и добавил с болью: — Ведь какой был затон?! Куда все делось?.. Спим ведь, спим, спим!
Александр Александрович, не любивший, чтобы ему говорили очевидное, да к тому же еще и неприятное, как-то особенно гулко хэкнул и сверху, искоса посмотрел на Курулина голубым выцветшим глазом.
— Все, кто побашковитее, попроворнее, поактивнее, продают дома — уезжают, — положив сухие страшные кулаки на скатерть и опустив глаза, сумрачно добавил Курулин. — Да и как не уезжать? Что еще делать? Ведь не живем — доживаем. Расхлябанность. Безразличие. Водку хлещут со скуки. Но кто, как не мы, Александр Александрович, ответственны за то, что считавшийся жемчужиной Волги, гордостью Волги, поселок хиреет прямо на глазах?! Имеем ли мы право безразлично наблюдать за происходящим, не пытаясь даже...
— Э-э-э... — Александр Александрович еще выше и уязвленнее вскинул лицо, прочистил горло каким-то длинным скрипучим звуком. — Василий Павлович, голубчик, вы же директор вот этого самого... э-э-э... завода! Тогда, очевидно, именно вас нужно спросить, почему... — Склонив голову, он вновь издал свой длинный режущий звук, снова направил на Курулина жидкую голубизну глаз и зычно удивился: — А-а?! — Приблизив крупно и хищно вырезанные ноздри, он как бы даже принюхался к бывшему оборванцу, хулигану и, в какой-то степени... э-э-э... вору, невольно уронил взгляд и покосился под стол, как бы намереваясь увидеть те казенные кирзовые сапоги, в которых этот дерзкий парень выскочил из пожара... — Когда я был директором Воскресенского завода, то... э-э-э... — Александр Александрович вопросительно посмотрел на Курулина, — мне и в голову не могло прийти ставить в министерстве такие... гхм! вопросы: скучно вам стало... Так развлекитесь... A-а?.. Ха-ха! — Он обнажил обтянутые понизу тонкой золотой полоской верхние зубы.