— А правда готова?
— Как готова?
— Есть правда?
— Есть! — сказал он яростно, показывая пальцем куда-то в пол. — Я тебе ее выложу!
— Ну, тогда договорились. На конференции я дам вам слово. И вы ее выскажете. Сами. Прямо в глаза.
Он как-то не сразу понял. Затем его лицо как бы захлопнулось, и он быстро утопал к себе за буфет.
— Зря ты так-то, тихо сказала мать.
За буфетом нервно взвыла электробритва и оборвалась. Андрей Янович выскочил — с одной щекой выбритой, другой — серебрящейся: коротконогий, в лыжных штанах, широченной ковбойке и в вывезенной еще с Колымы медвежьей безрукавке, — хлопнул на клеенку толстую тетрадь, сел и наставил мне в глаза палец:
— Вот!.. Вот это, — тем же пальцем он указал на тетрадь, — настоящая история затона! А в твоей книге кто?.. Мальчишки! Какое влияние они могли оказать на жизнь?! — Почувствовав, что конечная победа осталась за ним, Андрей Янович трубно провозгласил: — Хе-хе! — И побежал добриваться.
Насколько я знал, эти свои мемуары он писал для Центрального партархива, в надежде на будущих исследователей. Он и писать-то их начал, раздраженный выходом моей книги, в которой, как он полагал, я обошел главный материал. В хлопнутой передо мной тетрадке сухо и твердо был зарегистрирован весь калейдоскоп затонских событий восемнадцатого года, главнейшим участником которых он сам и был: экспроприация завода и флота после установления советской власти; налет белых; «баржа смерти», пущенная вниз по Волге от Переволок; формирование красногвардейского отряда и его уход на двух буксирах через затопленные половодьем чащобы — скрытно — на Каму, навстречу сползающему вниз по Каме Колчаку. На одном из буксиров командиром был дед Курули Василий Курулин, на другом — Андрей Янович. Дед Курули со своим отрядом погиб в бою под Чистополем. А отряд Андрея Яновича влился в войска, которыми вскоре стал командовать Фрунзе.
Понимая и соглашаясь, что книга моя «не о том», Андрей Янович в то же время никак не мог понять, как это можно обойти «такой», да еще находящийся прямо в твоем же доме материал. Несомненно, он испытывал чувство оскорбленности. Никакие объяснения не могли смягчить тот факт, что я, как он полагал, пренебрег его жизнью, опустил ее как несущественную.
Мне многое в нем объяснило его революционное прозвище: «Кипяток».
— Вот видишь, он какой?! Умрет, а настоит на своем, — с одобрительно-осуждающей интонацией сказала мать.
— И на чем же он настоял? — спросил я, любуясь редким в наши дни щегольским почерком Андрея Яновича.
— Ну, как? В твоей книге-то, действительно: только мальчишки одни и бегают! — подсев к столу, быстрым тревожным шепотом поделилась со мною мать.
— Которые никак не влияют на жизнь?
— Ну вот видишь: ты и обиделся! А как они могли повлиять, чем? Тем, что штаны по заборам рвали? — Мать, вскинув голову, рассмеялась, видимо живо вообразив себе эту картину.
— Ну, нет, так нет. Хотя тогда непонятно, почему об одном из этих мальчишек столько тут разговору?!
Мать всмотрелась в меня с тревогой. Затем поняла, удивилась:
— А ты умный! — сказала она с оттенком тревоги. Пошла за буфет и прокричала Андрею Яновичу: — А он умный!
Они вышли оба из-за буфета, и Андрей Янович без прежней ярости, но все же довольно крепко распорядился:
— А Курулину ты тем не менее передай, что он — сукин сын! Ну, — повернулся он к матери, — чего ты меня не критикуешь? Председателем народного контроля Курулин ее назначил, — с яростным пренебрежением пояснил он мне. — Так она теперь из-за него загрызть готова.
Не Курулин меня назначил, а народ меня выбрал, — уже было направившаяся с чайником к чулану, остановилась мать. .
— Народ? — оторопел Андрей Янович.
— Да. Наш затонский народ. Все проголосовали за меня. Один ты почему-то воздержался. Вот какое у тебя отношение ко мне!
Андрей Янович смешался, с гневной пренебрежительностью махнул рукой и энергично пошел за буфет.
Выглядывающая из-за забора и внимательно слушавшая все это соседка вновь озаботилась и склонилась над грядками.
— А надо было не воздерживаться, а против голосовать! — рассердившись на себя за буфетом, вышел и припечатал Андрей Янович. — Во-первых, — грозно выставил он палец, — как ты можешь контролировать директора, если он приятель твоему сыну?! Что ты против него можешь сказать?