– Пока что я шлепаю в душ. Потом обдумаю.
– Ладно, ладно, – ответил Гас. – Ты же вернешься, да?
– Ага, – вяло произнес Сайхун. Сердцем он чувствовал, что вернется лишь за тем, чтобы забрать последние вещи из шкафчика.
В тот вечер он пошел к реке. Стоя на набережной, Сайхун вынул свои кинжалы. Он угрожал ими множеству людей, хотя ни разу так и не использовал. Он вдруг суеверно подумал, что всякий раз, когда он носит кинжалы с собой, они приносят ему неприятности.
Известные ему принципы боевых искусств делали особый акцент на добродетели, рыцарском духе и чести. На дуэли могли сражаться лишь двое равных. Иногда поединок происходил из уважения одного участника к другому. И всем бойцам, хотя бы иногда, случалось терпеть поражения. Каким бы великим ни был воин, он знал, что такое вкусить горечь поражения. Может быть, воин отвечал на брошенный вызов, заранее зная, что противник гораздо сильнее его. Однако в мире боевых искусств даже простая храбрость уже что-то значила. Поражение не обязательно означало утрату чести.
Сайхун чувствовал, что в его нынешних боях честью и не пахнет. Он нисколько не уважал своих противников,- они отвечали ему взаимностью. Это были не те бои, к которым он готовился десятки лет. Боевые искусства служили целям дисциплины и достоинства – но не поту, звериным воплям, лужам крови и смертоубийству.
Сайхун развернул кинжалы. Изогнутые лезвия были немного похожи на молодой месяц. Он в последний раз подержал их на ладони, вспоминая о том, что два этих замечательных клинка сделаны вручную из самого лучшего металла; о том, что в свое время он освятил их, читая соответствующие руны и мантры. Оружие обладало силой. Оружие обладало духом. Но человеком могла овладеть иная сила, иные духи. Сайхуну захотелось прекратить эти сражения. Он даже уже заказал билеты для отъезда из Нью-Йорка. Размахнувшись, он как можно дальше швырнул стальных серебристых рыбок в реку.
Глава тридцать восьмая Врата освобождения
Вместе с тетушкой Мейбл и дядюшкой Уильямом Сайхун сел на поезд, отправлявшийся в Сан-Франциско. С перевозчиками мебели договорились, что остальные пожитки перевезут, когда все трое устроятся на новом месте. Все устроилось легко, благодаря помощи тети Джин – приятной дамы средних лет, которую они знали еще со времен Питтсбурга. Дядя с супругой переехал в небольшие апартаменты на восточном склоне холма Ноб-Хилл. Сайхун нашел для себя комнату на Стоктон-стрит, прямо над магазином мясника. Первые дни в обычно туманном Сан-Франциско оказались необычайно солнечными и теплыми. Сайхун с удовольствием гулял по улицам, исследуя свой новый дом. Он прошел от Чайнатауна к Норд-бич, а оттуда начал взбираться по крутым ступенькам дорожки, поднимающейся к Койт-Тауэру, С точки зрения Сайхуна, окружающая бухта делала город удивительно спокойным с виду. Вначале он гулял по Телеграф-Хилл, потом по Рашн-Хилл – и везде он видел спокойную голубизну далекой бухты, раскинувшейся вольготно и широко. Да, здесь он действительно чувствовал себя как дома.
В сравнении с Пенсильванией и Нью-Йорком люди здесь казались более дружелюбными, открытыми и более свободными в общении. Правда, впоследствии Сайхун обнаружил, что расовая неприязнь существовала и здесь, но в любом случае она не была настолько открытой и кровожадной, как в городах, где ему приходилось жить раньше. Вероятно, это было потому, что плотность городского населения была не такой большой. Поднимаясь вверх по Гайд-стрит и оглядываясь с крутого холма на раскинувшиеся внизу причалы порта, он увидел лишь нескольких человек. В сравнении с Китаем, где движение пешеходов можно было сравнить лишь с огромным парадом, или Нью-Йорком, где людей можно было встретить на улице в любое время суток, Сан-Франциско казался почти уютным и уединенным местом.
Сайхун углубился в небольшой парк. Он прошел мимо теннисных кортов, потом опустился по нескольким пролетам бетонной лестницы. Сколько хватало глаз, тянулись холмы и холмы; они вздымались даже по другую сторону водной глади бухты, словно хребет огромного дракона, возлежавшего где-то на горизонте. Он прошел мимо свежеокрашенных в зеленый цвет парковых скамеек. Изредка ему попадались люди, которые сидели и спокойно почитывали воскресные газеты. Опустившись немного ниже, Сайхун обнаружил пустую скамейку с видом на мост «Золотые Ворота».
У здешнего воздуха был едва уловимый солоноватый привкус смешанный с тонким хвойным ароматом сосен. Отсюда ему были видны и мыс Ма-рин, и проливы, тянувшиеся к Тихому океану, и почти неразличимые отсюда кварталы домов на склонах к северу. Со времен жизни на Хуашань у него не было возможности почувствовать, что он стоит на возвышенности. Ощущения были замечательными. Ему казалось, что недавнее прошлое с каждым мгновением удаляется в небытие.
В таким умиротворении Сайхун просидел довольно долго; вдруг он вспомнил, что приглашен на банкет по случаю приезда. Он поднялся со скамейки, поспешно вернулся по холмам к Джексон-стрит, а оттуда спустился к дому, где теперь жили дядя и тетя. Он позвонил в дверь и улыбнулся, когда к нему вышла тетя в голубом пальто и шляпке с вуалью.
– Тетушка, – произнес Сайхун, – на дворе достаточно тепло.
– Погоди, пока тебе стукнет семьдесят, – рассмеялась тетушка, – ты тоже станешь носить пальто.
Тетя медленно заковыляла вниз по лестнице. Сайхун заметил, что за последнее время она стала сильнее хромать и слегка похудела.
Дядюшка Уильям захлопнул за собой дверь. На нем был коричневый в полоску костюм и шляпа песочного цвета.
– А, Бычок! Хорошо, что ты решил сопровождать двух стариков.
– Ну, для молодых людей вполне естественно, что они находятся вместе со стариками, – откликнулась тетушка Мейбл.
– Да, – согласился дядюшка Уильям. – Мы не слишком медленно ходим для тебя?
– Я ничего не имею против, – откликнулся Сайхун. – В конце концов, мы все впервые в этом городе. Отчего бы нам не держаться вместе? Ведь мы почти родственники.
– Ты так добр к нам, – сообщила тетушка.
– Ну как, хорошо ли вы тут устроились? – спросил Сайхун.
– Я уже завела себе много новых друзей. Джин показывает мне город, и я уже встречалась кое с кем из ее сотрудников. Твой дядя даже немного пообщался с остальными членами семьи.
– Значит, в конце концов, вам здесь нравится? – спросил Сайхун, обернувшись к дяде.
– Да, понравится, – угрюмо произнес дядюшка Уильям. – Но я буду скучать о своем «Бьюике».
– Ах, да забудь ты об этом, – укоризненно произнесла его жена. – Все равно оба вы стали слишком стары, чтобы ездить в обществе друг друга.
– А еще мороженое, – продолжал дядюшка Уильям, тщательно избегая встревать в разговор с женой. – Судя по всему, здесь не так уж много мест, где продают мороженое.
– Ну, я уверен, что хотя бы парочку найдется, – ответил Сайхун.
– Где? – требовательно поинтересовался дядя.
– Я не знаю… но уверен, что найду как-нибудь.
– Ага, – с нажимом произнес дядя. – И желательно, чтобы это свершилось до следующего воскресенья.
– Перестань ты лезть к нему со своими указаниями, – вмешалась тетушка Мейбл. – У Бычка есть своя жизнь, которую ему нужно прожить.
Кроме того, как ты можешь рассуждать о мороженом, если тебя ожидает целый банкет?
Дядюшка Уильям покачал головой. Потом он склонился к Сайхуну.
– Как я тебе завидую, – прошептал он. – Ты очень умно поступил, не женившись.
– Эй, я все слышала! – с праведным негодованием воскликнула тетушка Мейбл. Дядя Уильям довольно захохотал, а вскоре к нему присоединилась и жена.
Банкет оказался вполне скромным застольем. Была жареная утка, приготовленная на пару целиком треска, говядина с капустой брокколи и морские огурцы. Тетя Джин сидела рядом с Сайхуном. Она была низенькой, пухлой Женщиной, лет под пятьдесят. Кожа на лбу и вокруг рта собралась морщи-нами, глаза были узкими и близко посаженными, так что можно было поду-матъ, что тетя Джин немного косит. От этого не спасал даже взгляд, устремленный вдаль. Она красила волосы в пронзительный черный цвет, а обильное применение лака для волос превращало прическу в настоящий шлем. На за-тегъях. у нее позвякивали невероятно большие браслеты из золота и нефрита. Несмотря на чжелонсам - традиционную китайскую шелковую рубашку с высоким воротником, – тетя набросила на плечи старый вязаный жакет. Самое главное – чувствовать себя удобно, напомнила она Сайхуну. Ее муж, Генри Чан, оказался внушительным мужчиной с коричневым морщинистым лицом. Под прикрытыми тяжелыми веками глазами явно проступали большие мешки; толстые губы редко расставались с невероятного размера сигарами. Перед дядей Генри стояла полная бутылка бренди. Он raw этот напиток, смешивая его разве что со стаканом. Сам он никогда не смеялся, хотя его представления о застольных беседах заключались в том, чтобы выставлять на посмешище других людей, делая вид, что это лишь добрая шутка. Больше всего ему нравилось властвовать за столом, окутывая всех клубами сигарного дыма. – Эй! – крикнул он Сайхуну. Дядя Генри обращался ко всем одинаково.