Цинъи бросил взгляд на офицера-националиста: тот презрительно ухмыльнулся, сосредоточившись на тлеющем кончике сигареты. К чему эти все распри из-за какой-то женщины?
– Мой учитель полагает, – продолжал Сайхун, – что это внутренний вопрос Хуашань, который мы в силах решить самостоятельно. Мы разберемся с этим в соответствии с кодексом Улиня. И мы просим старейинга выступить на нашей стороне.
Цинъи оглядел сидевших за столом. Никто не проронил ни слова – были лишь кивки и взмахи рук. Сайхун увидел, как один из старейшин отрицательно покачал головой; остальные согласились с ним. Потом Цинъи поднял взгляд на просителей:
– Мы можем дать вам лишь сто дней. По истечении срока мы не станем защищать вас.
– Мы благодарим старейшин, – поклонился Сайхун.
Покинув собрание, трое монахов поспешили на постоялый двор, чтобы подготовиться к путешествию. Сайхун испытывал удовлетворение: он знал, что старейшины используют свой вес и авторитет в этом деле. Армейский офицер направит подчиненным официальные правительственные запросы; бизнесмены могут задержать платежи и поставки. Сайхун не сомневался, что, по крайней мере в ближайшие сто дней, армия не вторгнется в Хуашань.
Поезд приближался к Пекину. Раскаленный диск солнца прожаривал и без того опустошенную землю. Крестьянские поля представляли собой жалкое зрелище растрескавшейся, погибающей от жажды почвы. Несмотря на войну и жестокую засуху, трудолюбивые крестьяне не могли порвать свою привязанность к земле; они все время проводили в работе, собирая скудный урожай кукурузы, пшеницы, проса и картофеля. Согнувшись в три погибели, земледельцы отчаянно пытались напоить высохшие наделы каждой каплей собранной воды, хотя тучи песка, которые приносил раскаленный ветер пустыни, сводили их труды на нет.
Из династии в династию, из поколения в поколение, год за годом Пекин оставался на своем месте. Участок города считался идеальным с точки зрения геомаитии, настоящим центром вселенной; и все-таки это был далеко не рай. Город постоянно подвергался кавалерийским наскокам огромных туч раскаленной желтой пыли, а солнце настолько высушивало воздух, что дышать было очень тяжело, а в уголках губ и глаз моментально собирался песок. В иссушающем пекинском климате обветривалось буквально все: и деревья, и вьючные животные, и люди. Та магия, с которой основатели «Столицы Ласточек» создали этот оплот китайской цивилизации, значительно уменьшила свою силу. Пока поезд поскрипывая приближался к конечной станции, Сай-хун размышлял о том, сколько армий на протяжении веков преодолевали засушливые равнины, намереваясь захватить город и подчинить себе его правителей. Грохот тысяч марширующих ног, стук копыт и лязг танковых гусениц неслись через время истории, пока враги с севера, крестьянские повстанцы с юга, европейские армии с другой стороны земного шара и японские захватчики с океанского побережья пытались разрушить багряные стены Запретного Города.
Железнодорожная станция располагалась за пределами старого города, так что трем монахам пришлось пешком отправиться в центр. Великое скопление приезжего и столичного люда только радовало их – так им было проще оставаться незаметными для японцев, а заодно и для недремлющих шпионов тайного мира. Монахи прокладывали себе путь по узким, запруженным движением улицам, пробираясь между глинобитных и кирпичных строений. Домишки были такими утлыми, что казалось, будто их начисто смоет первым же ливнем или разрушит землетрясение. Все вокруг казалось картонным, игрушечным. Старый, но до сих пор действующий указ гласил, что ни одно здание в городе не может быть выше Запретного Города; кроме того, старорежимное население столицы не желало удаляться от земли, так что f ород представлял собой хаотичную смесь из низеньких домов, серых оград и пыльных пустырей.
Каменные стены оград были главным, что бросалось в глаза гостю китайской столицы. Большинство домов и построек были окружены стенами. Некоторые ограды уже разрушились и выветрились, и там, где между кирпичей некогда находился цементирующий раствор, теперь виднелась лишь убогая Смесь известки и угольной пыли. Другие ограды пестрели беспорядочными заплатами из осыпающейся побелки и вставками известняка, из-под которых выглядывали коричневые блоки прессованной земли. Выходившие прямо на улицу дома чаще всего оказывались без окон, но если даже редко встречающиеся окна были затянуты несвежей полупрозрачной бумагой или забраны настолько мутным стеклом, то их вполне можно было спутать с квадратами из более светлой глины. Даже яркий солнечный свет был не в силах оживить унылые кварталы однообразных оград несмотря на то, что иной раз желтый луч выхватывал из тени то остатки плакатов со старыми новогодними стихотворениями, то прикрепленные над входом дешевенькие деревянные изображения богов-хранителей домашнего очага.
Все приезжие, которые проникли за городские стены Пекина, были обязаны зарегистрироваться в городском управлении. Не желая быть исключением, монахи сразу же направились к кирпичному зданию с красными колоннами и черепичной крышей. Войдя внутрь, они очутились в пустой приемной с подиумом посередине, иа котором стоял тяжелый стол красного дерева и стул. Две двери по бокам с ведущими к ним лестницами и фреска с изображением двух журавлей, парящих над пенящимся океаном, делали приемную совершенно симметричной. Если бы не отсутствие стульев для гостей, она отлично подошла бы в качестве зала какому-нибудь небольшому театру.
На высокой подставке рядом с раскрытыми дверями лежал красный барабан. Посередине туго натянутой на барабан кожи была нарисована большая красная точка. Взяв барабанную палочку, Сайхун сильно ударил по барабану: это была настоятельная просьба о встрече с начальником управления.
Из дверей по бокам дальнего конца комнаты тут же вышли две шеренги солдат в западного образца форме грязно-оливкового цвета. Солдаты были вооружены винтовками. Молча и невозмутимо солдаты спустились по ступенькам и встали лицом друг к другу. Потом вышел секретарь – высушенный сморчок в голубой рубахе, которая совершенно не шла ему. На носу секретаря болтались очки с тонкими стеклами, а усы и редкая козлиная бородка выглядели словно бутафорские.
– Управляющий Пекина! – помпезно возвестил секретарь. Сайхун и оба товарища поспешно опустились на колени, ощущая твердые и холодные плиты каменного пола.
Выход Управляющего был ничем не хуже антре какой-нибудь оперной знаменитости. Управляющим оказался приземистый, крепкий и суровый с виду бюрократ. Он был одет в черное парчовое платье и темно-красный камзол; на голове красовалась темная шапочка-скуфейка. Он важно сел, распрямившись, словно аршин проглотил. У него было красное, опухшее лицо, а борода топорщилась, словно швабра. Круглые, придавленные тяжелыми веками глаза таили недоброе, циничное выражение.
Сайхун, Уюн и Уцюань трижды поклонились сановнику, каждый раз касаясь лбом пола.
– Просители должны изложить суть своей просьбы, – приказным тоном объявил секретарь.
– Мы требуем разрешение на пребывание в городе. Мы разыскиваем одного человека, – ответил за всех Сайхун, не отрывая взгляд от пола: смотреть на Управляющего считалось невежливым.
– Покажите ваши бумаги! – повелел секретарь.
Высоко подняв руки над склоненной головой, Сайхун протянул Управляющему свой документ. На высокого чиновника он все еще не смотрел.
Секретарь подошел к нему, взял бумаги и отдал их Управляющему. У двух братьев-даосов бумаги приняли солдаты.
Управляющий неспешно развернул паспорт Сайхуна – длинную сложенную гармошкой бумагу в твердой обложке. На одной стороне обложки была наклеена овальная фотография Сайхуна, иод ней адрес и личная подпись. Далее шел текст послания, подписанный самим Великим Мастером Ху-ашань. В тексте содержалось объяснение цели путешествия обладателя сего паспорта. В конце послания стояла огромная печать Хуашань, а также оттиск поменьше – личная печать Великого Мастера. Остальная часть паспорта предназначалась для отметок государственных чиновников по пути следования.