Хроники Дао__________________Война___________________________123
когда китайские отряды вступали в оставленную противником деревню, он видел кровавые свидетельства человеческой жестокости. Изувеченные тела молчаливо рассказывали свою историю о изнасилованиях женщин, о проколотых штыками младенцах, о надругательстве над плотью невинных, о покалеченных мальчиках с отрезанными или обожженными половыми органами. Глаза Сайхуна устали ежедневно наблюдать этот кошмар. Однако для сердца и воли жуткие картины становились топливом, которое поддерживало неугасимое пламя ненависти, оттачивая ее до остроты лезвия бритвы. Жестокости войны лишили боевых товарищей Сайхуна всякой чувствительности, и теперь бойцы сражались стоически твердо. Но сам Сайхун чувствовал себя иначе. Изо дня в день он жил и боролся, балансируя на грани между преданностью выбранному делу и безумием.
Каждая последующая боевая операция все больше надрывала его психику. Звуки, звучавшие подобно неясным вопросам, ранили его тело и душу, преследовали день и ночь. Нет, дело было не в грохоте военных действий — оглушительные разрывы бомб и снарядов, сумасшедший треск пулеметных очередей и даже страшное хлюпанье плоти, разрубаемое острым сабельным клинком, давно стали привычными. А вот простые свидетельства обыкновенной человеческой жизни: хныканье напуганного младенца, стон умирающего товарища, предсмертный хрип врага — находили прямой отклик в его душе. Когда на поле битвы устанавливалась недолгая тишина, Сайхун стремился оживить эти редкие моменты, и на мгновение все эти немые вопросы «почему?» затухали. Потом, пересиливая себя, юноша возвращался к действительности. Краткие мгновения спокойствия среди какофонии безумия Сайхун использовал для того, чтобы разобраться в своих мыслях и ощущениях, разрешить проблему катастрофической разницы между миром даосизма и миром войны.
Чистота помыслов жителей Хуашань была несомненной; их сосредоточенность на аскетизме представлялась абсолютной и непоколебимой. Там не существовало искушений, хотя горные храмы и монастыри вряд ли могли предложить кому-либо обширные возможности для грехопадения. То была община убежденных индивидуалистов, каждый из которых, будь он святым или новопосвященным, полностью предавался духовному совершенствованию. Единственно непереносимым моментом было скучное однообразие монашеской жизни.
В сравнении с жестокостью, коварством и всеобщим разрушением, царившим в местах сражений, Хуашань казался настоящим раем, далеким и недоступным. Теперь Сайхун полностью погрузился в какую-то ущербную жизнь, полную крови, смерти, ненависти и предательства. Ему даже приходилось воровать еду, а все способности разума годились разве что для изобретения хитроумных ловушек на диких зверей. Ему пришлось принести свою духовность в жертву ради всепоглощающего стремления физически уничтожать противника. Да, почтенные даосские старцы оказались правы: жить в мире, сохранив свою чистоту, было невозможно.
124___________________Глава пятнадцатая__________Ден Мин Дао
С другой стороны, все это время Сайхун действительно жил в этом мире. Каждый раз когда он видел, как бездомные псы пируют на грудах разлагающейся плоти, в его душе возникало страстное желание отмщения. Шум битвы полностью вытеснил тихий шепот древних текстов; ярость не оставила места для моральных соображений. Он должен был сражаться, чтобы спасти свой народ. С детства Сайхуну говорили, что совершающий убийство навлекает на себя вечные проклятья богов. Что ж, он был согласен отправиться в преисподнюю без всяких угрызений совести.
Иногда он думал о Хуашань, и мысли его были горькими и циничными. Если даосы действительно такие великие, отчего бы им не остановить эту кровопролитную войну? Но каждый раз задавая себе этот вопрос, он отвечал себе все теми же неоднократно слышанными словами: даосы были отшельниками и этот мир, не будучи реальным, не мог волновать их.
Но разве они не были мужчинами? Разве они не были сыновьями Китая? Разве они не могли использовать свои сверхъестественные способности для прекращения этой ужасной бойни? Сайхун полностью отдавал себе отчет, что, если бы даосы и могли это сделать, они никогда бы не сделали так. У каждого человека была своя судьба, каждый волен был выбирать между добром и злом, а человечество должно было самостоятельно пройти свой путь от кровожадности к божественной справедливости. Воина была ударом судьбы, а от судьбы не уйти даже богам. Во всяком случае, духовность не предлагала никакого выхода из этой ситуации. Отшельники продолжали сидеть в горах, а остальные внизу проливали свою кровь. Но ведь духовность представляла собой лишь квинтэссенцию человеческих стремлений; чудеса ей были не под силу. Даосы, с горечью признался себе Сайхун, — это всего лишь обыкновенные люди. Да-да, обычные человеческие существа. Конечно, правда, что они повернулись спиной к саморазрушающим и самоподдерживающим трагедиям, которые каждый привычно называет своей жизнью. Живущий по принципам даосизма стремился к своему личному освобождению, а добившись, закреплял это в себе; он также помогал всем, чем только мог, другим, тоже желающим освободить свою душу. Но ведь все человечество состоит из отдельных личностей, и каждый человек рождается таким же свободным, как и остальные; каждый поначалу имеет одинаковую возможность выбрать либо путь самопожертвования во имя высшей формы сознания, либо дорогу постепенной душевной деградации. Именно в этом заключается первое задание человека в жизни. Именно в этом проявляется индивидуализированный смысл жизни для каждого. Если бы зла не существовало, не было бы и последствий этого зла; следовательно, отпала бы сама необходимость выбора. У человечества всегда есть выбор. В конце концов, личной свободы можно добиться только за счет постоянных, сознательных усилий. Даосы не в состоянии спасти целый народ или весь мир — это под силу только богам. Но подобные вмешательства свыше не смог бы осуществить даже сам Нефритовый Император.