— Дели свидетельства, — сказала женщина-проводник. — Ты видишь, что делали наши предки. Они обесценили ругательства, которые кажутся тебе страшными. Не стоит извинять их временем, в котором они жили. Помни: на свете нет невинных агнцев!
Отвратительно! Отвратительно!
Она не могла различить ни одну из этих жизней, узнать их в лицо. Все превратилось в блики и отражения, рвущийся туман. Где-то впереди была слава, которую, как она знала, ей предстояло обрести.
Отсутствие Агонии.
Вот и все. Как все будет славно теперь!
Но где же это ощущение славы?
Чьи-то губы коснулись ее лба, рта. Дункан! Она приподнялась. Руки свободны. Пальцы погрузились в кудри таких знакомых волос. Это реальность.
Агония отступила. Только теперь она поняла, что пережила боль, для описания которой в человеческом языке не существует подходящих слов. Агония? Она притупила психику и переплавила ее самое. В Агонию вступил один человек, а вышел из нее другой.
Дункан! Она открыла глаза и увидела прямо над собой его лицо. Я все еще люблю его? Он здесь. Он — мой якорь, за который я держалась в самые худшие моменты. Но люблю ли я его? Я все еще уравновешенна?
Нет ответа.
Откуда-то со стороны раздался голос невидимой Одраде:
— Снимите с нее эту одежду. Принесите полотенца. Она плавает в поту. Принесите достойное платье.
Послышалась суета, потом снова раздался голос Одраде:
— Мурбелла, я рада сказать тебе, что ты с честью преодолела этот трудный путь.
Какое воодушевление в ее голосе. Чему она так радуется?
Где чувство ответственности? Где Грааль, который должен быть у меня в голове? Ответь мне хоть кто-нибудь!
Но женщина с пульта управления челноком куда-то ушла.
Я осталась одна. Но я помню отвратительные и ужасные вещи, от которых могли бы дрогнуть даже Досточтимые Матроны. Вдруг она увидела Грааль, но это был не предмет, а вопрос: «Как уравновесить чаши весов?»
***
Мы передаем бога нашего домашнего алтаря от поколения к поколению: это наше послание человечеству в надежде на его возмужание. Больше всего похожа на домашнюю богиню отступница Преподобная Мать Ченоэ, бюст которой с незапамятных времен занимает нишу в моем кабинете.
С некоторого момента Айдахо начал считать свои способности ментата своеобразным убежищем. Мурбелла оставалась с ним только тогда, когда это позволяли их с Дунканом обязанности. Он занимался совершенствованием оружия, а она привыкала к своему новому статусу.
Она не лгала другу и не пыталась доказать ему, что не чувствует никакой разницы между прошлым и настоящим их положением. Однако он чувствовал, что их разъединяет какая-то сила, и узы, связывающие их, натянулись до предела, готовые вот-вот разорваться.
— Сестры научили меня не делиться сердечными тайнами. В любви Сестры усматривают большую опасность. Интимность угрожает. Глубокая чувствительность отупляет. Нельзя давать никому палку, которой тебя могут побить.
Она думала, что ее слова ободряют его, но он слышал в них продолжение внутреннего спора. Быть свободной! Разорвать тягостные путы!
Он видел, как часто мучает ее Другая Память. По ночам с уст Мурбеллы срывались загадочные слова:
— Зависимость… групповая душа… пересечение живого сознания… Говорящие Рыбы…
Она охотно рассказывала ему о значении этих слов.
— Пересечение? Каждый чувствует связующие пункты в разрывах естественного течения жизни. Смерти, расставания, наполненные обыденностью промежутки между великими или значительными событиями, рождения…
— Рождение — это разрыв?
Они лежали в постели, в спальне было темно, не горел даже циферблат часов, однако видеокамеры работали — их питали какие-то другие, неведомые источники энергии, может быть, любопытство Преподобных Матерей…
— Ты никогда не думал о рождении, как о разрыве? Сестры находят это удивительным.
Удивительным? Отчуждение… отчуждение…
Говорящие Рыбы, еще одно откровение, которое буквально очаровало Преподобных Матерей Бене Гессерит. Они давно это подозревали, но теперь получили подтверждение с помощью Мурбеллы: демократия Говорящих Рыб выродилась в автократию Досточтимых Матрон. В этом больше не было никаких сомнений.
— Тирания меньшинства, рядящегося в тогу большинства, — ликующим тоном говорила по этому поводу Одраде. — Падение демократии. Либо она пала под тяжестью своей собственной избыточности, либо ее пожрала бюрократия.