Хроники Корума

А иногда Корум приглашал к себе менестреля, чтобы тот пел ему старые песни Таха-на-Кремм Кройх, потому что они нравились ему. Одна из песен была посвящена первому Амергину, предку верховного короля, ныне плененному фой миоре. В ней говорилось о прибытии на новую родину:

Я — морская волна;
я — шепот прибоя;
я — семь воинств;
я — бык могучий;
я — орел на скале;
я — солнечный луч;
я — трава налитая;
я — дикий медведь;
я — лосось в пучине;
я — равнинное озеро;
я — творец хитроумный;
я — победитель с огромным мечом;
я меняю обличья как бог.
Куда нам идиш?
Собрать ли совет нам в долине
иль на вершине горы?
Где мы дом обретем?
Где лучше, чем здесь — на острове солнца
вечернего?
Куда мы направим путь,
скитаясь в покое и счастье?
Кто, как не я, чистый родник отыщет?
Кто, как не я, возраст луны назовет?
Кто, как не я, может рыбу призвать из глуби?
Кто, как не я, подгонит ее к побережью?
Кто, как не я, может облик холмов изменить?
Я — бард, мореходам вещавший.
Наши пики нашим врагам отомстят.
Я победу предвижу.
Я песнь кончаю пророчеством счастья.

А потом бард исполнял собственную песню, прославляющую Амергина:

Я многажды облик менял, прежде чем форму обрел.
Я был узким клинком;
я был каплей в воздухе;
я был яркой звездой;
я был словом из книги;
я был книгой вначале;
я был фонарем год и еще половину;
я был мостом через три дюжины рек;
я был могучим орлом;
я был челном в волнах;
я был вождем в битве;
я был разящим мечом;
я был щитом в бою;
я был струной арфы.
Я был заключен на год в пенных водах.
Ничего не осталось, чем бы я ни был.

В этих древних песнях Корум слышал отзвуки своей собственной судьбы, как ему объяснил ее Джери-а-Конел — принц был обречен вечно возрождаться, порой зрелым человеком, в роли воина, чтобы принимать участие в великих битвах смертных, будь то мабдены, вадхаги или какая-то другая раса; он был обречен бороться за свободу смертных, угнетенную богами (хотя многие считали, что богов создают сами смертные). В этих песнях он видел отблески снов, что порой приходили к нему, в них он был всей вселенной и вселенная была им, он вмещал в себя весь мир, и все в этом мире было одинаково достойно — живое и неживое, все имело для него равную ценность. Камни, деревья, кони или люди — все были равны. Таковы были и мистические верования многих подданных короля Маннаха. Пришельцы из мира Корума могли считать это примитивным поклонением природе, но Корум знал, что в этом кроется нечто гораздо большее. Многие из фермеров на землях Таха-на-Кремм Кройх, которые вежливо кланялись камню и, бормоча, извинялись перед ним, когда хотели переместить его с одного места на другое, относились к своей земле, своим быкам и плугу с той же вежливостью, с которой разговаривали с отцом, женой или друзьями.

В результате жизнь Таха-на-Кремм Кройх текла со спокойным вежливым достоинством, что отнюдь не лишало их жизнелюбия и чувства юмора, а при случае они могли и гневаться. Поэтому Корум и испытывал гордость от того, что вступил в бой с фой миоре, ибо те угрожали не только жизни. Фой миоре угрожали спокойному достоинству этого народа.

Терпимо относясь к своим страхам, своим тщеславным помыслам, к своим глупостям, Таха-на-Кремм Кройх столь же терпимо относились к таким же качествам и у других. И Корум воспринимал как иронию судьбы то, что его собственную расу, вадхагов (теперь их называли сиды), что в конце концов обрела такие же воззрения, разбили предки этого народа. Принц пытался понять: не будет ли обречен и уязвим тот народ, который достиг столь благородного образа жизни, перед другим, который его еще не обрел. Нет ли в этом какой-либо закономерности? В таком случае это была бы ирония космической соразмерности. Корум пытался освободиться от подобных размышлений, потому что после встречи с Повелителями Мечей, во время которой и открылось его предназначение, мысли о космических соразмерностях чрезвычайно утомляли его.