Корум все еще не мог отдышаться после схватки, не мог вымолвить ни слова. И лишь улыбнулся старому другу.
— Ты составишь мне компанию в походе, Джери? — наконец, произнес он. — Ты отправишься со мной в Кер Ллуд?
— Если такова моя судьба — да. Как тебе живется, Корум, в этом мире?
— Лучше, чем я думал. А теперь, когда ты здесь, Джери, стало еще лучше.
— Ты знал, что я обязательно окажусь здесь?
— Я это понял из нашего последнего разговора. А ты? Наверное, у тебя было немало приключений в других плоскостях после нашей последней встречи?
— Одно или два. Не больше. Мне пришлось принять участие в более чем странном приключении, имеющем отношение к природе времени. Можешь вспомнить Рунный Посох, откликнувшийся на наш призыв во время истории с башней Войлодьона Гагнасдиака? Словом, мри приключения касались миров, которые находились под его мощным влиянием. Появление этого извечного героя… он называл себя Хоукмуном. И если ты думаешь, что пережил большую трагедию, то, услышав о трагедии Хоукмуна, поймешь, что она ровно ничего не значит…
И Джери рассказал Коруму историю своих приключений с Хоукмуном: тот обрел друга, потерял возлюбленную и двоих детей, понял, что обитает в чужом теле, и провел, по мнению Корума, очень нелегкие времен *в другом мире.
Пока Джери рассказывал, оба друга покинули место бойни и двинулись по следам принца Гэйнора Проклятого, который торопливо скакал к Кер Ллуду.
До него оставалось еще много дней пути.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ЗЕМЛЯ, В КОТОРОЙ ПРАВЯТ ФОЙ МИОРЕ
— Да, — сказал Джери-а-Конел, потирая руки в перчатках над костром, который никак не хотел разгораться. — Фой миоре явно обрели братьев во Владыках Энтропии, ибо и тех и других привлекает один и тот же конец. Насколько мне известно, фой миоре стремятся стать такими же, как эти владыки. Наше время полно неустойчивости и колебаний. Я бы сказал, что в какой-то мере они — результат дурацких манипуляций со временем барона Калана, а в какой-то — следствие того, что миллион сфер начинает расползаться. Хотя для окончательного завершения этого процесса потребуется еще какое-то время. А пока мы продолжаем жить в эпоху, полную совершенной неопределенности. Мне кажется, что на кону стоит судьба жизни, наделенной чувствами. Но боюсь ли я этого? Думаю, что нет. Чувства как таковые не обладают для меня особой ценностью. Я с удовольствием стал бы деревом!
— Кто признается, что он лишен чувств? — Корум улыбнулся, ставя на огонь котелок и бросая ломтики мяса в медленно закипавшую воду.
— Ну, скажем, кусок мрамора…
— И снова мы не знаем… — начал Корум, но Джери, нетерпеливо фыркнув, прервал его:
— Я не буду играть в эти детские игры!
— Ты не понял меня. Понимаешь, ты затронул тему, над которой я стал размышлять значительно позже. И тоже стал понимать, что способность мыслить не несет в себе никакой особой ценности. Строго говоря, она влечет за собой массу неудобств. Условия существования смертных объясняются их способностью анализировать вселенную и полным неумением понимать ее.
— Кое-кого это не волнует. Я, например, согласен плыть по течению — чему быть, того не миновать, и мне совершенно не хочется интересоваться, почему это происходит.
— Готов согласиться, что это восхитительное чувство. Но природа не наделила нас такими эмоциями. Одни культивируют в себе чувства. Другим это не под силу, и в результате они ведут несчастную жизнь. Но какое это имеет значение — счастливы ли мы в жизни или нет? Надо ли ценить радость больше, чем скорбь? Разве исключено, что и то, и другое имеет равную цену?
— Я знаю лишь, — деловито сказал Джери, — что большинство из нас предпочитают быть счастливыми…
— Тем не менее, мы обретаем счастье самыми разными путями. Кое-кто беззаботностью, другой нагружает себя заботами. Один служит лишь себе, а другие — всем окружающим. Сейчас я нашел радость в служении другим. И вопрос морали…
— Ровно ничего не значит, когда бурчит в животе, — перебил Корума Джери, заглядывая в котелок. — Как ты думаешь, Корум, мясо готово?