В это время отец продолжил:
- Жизнь, конечно, не лёгкая, но и не бедная. Монета - другая найдётся. И всё же..., - он чуть наклонился, сверля еду мрачным взором. Нечто плясало в его глазах. Нечто жестокое и, очевидно, давнее. Воспоминания солдата, которые остаются с ним навсегда, как бы он не пытался от них убежать, - И всё же, а как кота то назвали?!
На этом вопросе отец во всю снова улыбнулся и громко хлопнул ладонью по столу. После чего получил оплеуху от матери:
- По столу не греми, Петер, а кот... Да никак, кот и кот. Мы его никак не назвали
Отец шутливо потёр голову, улыбаясь. Похоже, общение у них с мамой было достаточно вольным. И это меня серьёзно улыбнуло, от этой пары веял свой уют и комфорт. Всё же несмотря на разлуку они ценили друг друга. И явно любили, это я ловил в их взглядах, осторожных поглаживаниях и прикосновениях, в нежных улыбках. После обеда лучше выйду из дома, дав им побыть вместе.
- Не, Марла, такое не дело явно... Коту нужно имя! Вот ты, Листер, какое имя б выбрал?
Я словил внезапный приступ социальной неловкости - отчего-то данным вопросом я был застигнут в невероятный расплох. И выдал первое, что пришло в голову:
- Эйнштейн.
Очевиднейшая и неприятная глупость, данная фамилия как-то... Выбивалась из лексикона. И удивлённые взгляды моих родителей были тому доказательством. И вдруг они улыбнулись, одновременно. После чего первой голос подала мать:
- Ну и отлично. Теперь с нами живёт Эйнштейн
В душе я посмеялся с фразой - что за чудесная компашка! Отец воин, мать домохозяйка, сын - полуребёнок - полумужик из другого мира, обладающий какой-то паранормальщиной, и Эйнштейн! Какая чудесная компашка собралась в средневековой хижине. И всё же... Я увидел какое-то напряжение во взгляде матери. А её рука на плече отца чуть сжалась. Это по его взгляду почувствовал и он.
Остальная часть обеда прошла спокойно, приготовленная моей матерью рыба была одним из лучших блюд, которые я ел когда-либо. А может это просто от осознания, что она сделана рукой родного человека? Кто ж разберёт. Но итог был таков - я покинул дом, чтобы поработать на огороде и сходить к реке, а мама с отцом остались вдвоём. Наедине. Не считая Эйнштейна.
Интерлюдия I. Улыбка пастора и заветное письмо
Альбин Уотефорд достиг возраста 35 лет, когда был назначен пастором в церкви при деревне Гринривер. К данному назначению от отнёсся так же, как и всякий городской монах, которого ссылают в далёкую глушь - с негодованием и обидой. Обидой, которую, однако, показывать не имел он права. Долгие годы он выслуживался в графском храме в надежде занять главное место при нём, однако амбиции он скрывать не умел. А потому столь эгоистичные желания по меркам религии и стали поводом городского пастора отправить Альбина куда подальше. А в Гринривере как раз в те годы скончался тогдашний пастор - Абрахам.
Таким образом, уже не молодого, но ещё не седеющего Альбина сослали туда. Ради чести, он не испытывал на месте лишних трудностей, кроме некоего душевного одиночества. Монахов тут было больше ожидаемого для деревенской церкви, но интереса они у него не вызвали от слова "совсем". Да и доверять простым монахам крамольные или излишне вольные для пастора мысли было опасно. Местные же забулдыги, деревенщины и сброд, так он их именовал, не находили отклика в его душе. Да и сам он был не молод и не наивен, чтобы искать путь в их души. Однако таким людом было легко манипулировать. А для пастора это несомненно необходимо.
За молитвами, чтением, обедами да прочтением проповедей и проходили его одинокие пустые дни. Изредка он выслушивал исповеди деревенских, да грезил мечтами о том, чтобы приблизиться как можно ближе к Епископам. При этом Альбин не был наивным дураком, он понимал, что работать при Епископах для простого деревенского пастора почти недостижимо. Епископы - верные слушатели Божьего Ока! Как может он мечтать приблизиться к ним...
И вот закроме этих дел у него ничего почти не происходило. Не происходило и в этот день, когда возвращаясь из трапезной он узрел одинокую фигуру женщины, стоящей пред алтарём и усердно молящейся.