Но куда тогда в этой истории определить мои психокинетические чувства? Свалил я толстого или он сам упал? С аптечкой тоже... Мне прямо явно казалось, что это я сделал.
Направив руку к лежащему на асфальте окурку, напряжением силы воли и организма, я попытался сдвинуть его с места. Само-собой, ничего не вышло. Окурок лежал все такой же заброшенный и на внешнее управление не отзывался. Проходящая мимо тетка с пакетами опасливо обошла меня по дуге. Эта, по крайней мере, в мою колдовскую силу верила. Или просто опасалась наркоманов.
Народ шел по своим делам и на экстрасенса с шавермой внимания практически не обращал.
Между тем подошло время посадки.
Проводница в форменном берете нехотя проверила талон и махнула рукой – проходи мол, не задерживай.
Народу в плацкартном было немного. Несколько семей с детьми, группа шумной молодежи, и разнообразная мужская публика, которую обычно обозначают словом хмыри. Ехать до места мне было не долго, постельного белья не требовалось. Поэтому я сразу уселся поближе к окну и не пытаясь больше анализировать случившееся, принявшись, как и мой товарищ до этого, рассматривать телефонные сообщения. Что могло бы означать Н1211161? Или L1200150? Может быть все что угодно. Хоть библиотечный архив.
Вокзал тем временем дернулся и медленно поплыл назад. Поехали.
Поезд постепенно набирал темп, и вскоре неуютные привокзальные палисадники частного сектора сменились ангарами и промзонами. Минут через пять изуродованное городом пространство осталось позади и даже убранные и перепаханные на зиму поля стали казаться частью природы. Я уже и забыл, когда последний раз был за городом.
Глаза вдруг расфокусировались от нахлынувшей перспективы – отвыкли смотреть далее трехсот-четырехсот метров, не имея домов, закрывающих горизонт. Я взгрустнул – сижу все время в городе, как мышь за плинтусом, дальше собственного носа не вижу...
Пару раз поезд благополучно останавливался на маленьких станциях, подбирая и высаживая публику. Я особо на эти дела внимания не обращал, думал о своем...
А в районе Арсентьевской, сразу же обратил внимание на человека в длинном плаще, с широкими плечами. Широкое, скуластое лицо, свернутый нос. Так выглядели братки, в девяностых. Человек с таким лицом должен под плащом носить обрез – подумал я. Или топорик, в подмышечной петле. На перроне у ног братка стоял деревянный ящик, который он поднял не без труда и, прижав к животу, понес к дверям вагона, не дожидаясь полной остановки состава. Ну и харя…
Почему-то мне подумалось что, с моей везухой, этот хмырь будет моим соседом. Так что, когда он появился в проеме плацкарты, сверяя билет с местом, я даже не удивился.
– Здорово, сосед, – произнес входящий, ставя ящик на пол. – Далеко едешь?
– Здравствуйте. Еще часа полтора.
– Шифруешься? Нормально. Главный враг человека – это он сам.
Я промолчал.
– Слышь, – сказал он через мгновение. – Дай телефон позвонить, срочно нужно.
Отдавать телефон в первые попавшиеся руки в мои планы не входило.
– Исходящие не работают, – спокойно сказал я. – Не проплачены.
Он взбудоражился.
– Слышь сосед, отвечаю, во как надо! – он провел ребром ладони по горлу. – Не в падлу, выручай.
– Не могу, извини.
– Да ладно ты, чего как шакал себя ведешь, говорю же надо! Он придвинулся ко мне, протянув руку.
– Нет.
– Вот ты гнида, – произнес он, прищуриваясь. – Я таких гнид ненавижу по жизни.
Он слегка мотал головой из стороны в сторону явно распаляя себя. В наше отделение стали заглядывать любопытные головы, привлеченные шумом. Я уже встал, с намерением выйти и сменить место, когда он удержал меня за рукав куртки.
– Сел на жопу! Базар не окончен! – рявкнул хмырь .
И тогда я левой рукой хлопнул по его удерживающей меня руке, а правой толкнул его в грудь.