— Ввв-выпьем, — предложил Прилуцкий.
Тоха кивнул. Голова упала на грудь и с трудом поднялась. Программер вылил в себя стакан водки. Положил руки на стол и опустил голову.
— Я… иии-её… сссс-собой…
— Помоги, — как сквозь вату донёсся голос капитана.
Кто-то поднял с двух сторон под руки. Тоха огляделся. Трое Прилуцких и три Анфисы куда-то его волокут.
— Гыыы. Ребята… ввв-выы… такие… классные. Я… ввв-вас… фф-фсех… ик… ой… ффф-фсех… люблю. Вв-вот.
— Идём, идём, любитель, — улыбнулись все три Анфисы и вместе с Прилуцкими куда-то его потащили. — Спать уж пора.
Программера аккуратно положили на кровать. Анфисы стали его раздевать.
— Поедимти-и-и… в… нн-номерааа-а! — завопил Тоха.
— Т-ш-ш-ш, — прошипели Анфисы, — эка тебя как развезло.
Программер стал проваливаться в сон. Сквозь дрёму донёсся совершенно трезвый, как показалось, голос Прилуцкого:
— Вот это добавишь утром в питьё.
— Ннн-нии нн-надо, — прогундосил Тоха, и его накрыла темнота.
Ночью. Там же.
Огненная стена печёт, и кажется, ещё пару секунд, и программер поджариться. Но нет. Гул пламени, горячо, невыносимо, языки пламени лижут тело, но оно не разрушается. Тоха вопит.
И тут голос. Тихий, женский голос.
— Шагни. Шагни вперёд.
Тоха не двигается. Голос шепчет снова:
— Шагни.
Голос знакомый. Где он мог его слышать.
— Не бойся, любимый. Иди.
Любимый? Это может быть только Настя. Но где она?
Тоха завопил и шагнул. Боль на мгновение усилилась и прошла. Исчезла. Темнота. Другой голос, тоже женский:
— Что случилось, милый?
Программер ответить не успел. Будто ветром затянуло в трубу. Тоха вновь завопил.
Тишина. Вокруг туман. Дальность видимости не определить. Взгляду не за что зацепиться.
— Эй! — крикнул Тоха.
Голос прозвучал глухо.
Тишина. Лишь сплошная молочно-белая пелена. Программер посмотрел под ноги. Идеально ровная уходящая вдаль ровная тёмно-серая поверхность и… на ногах зелёные шлёпки-«вьетнамки», в которых переместился в это время. И та же самая одежда!
«Вот чёрт! Что за хрень? — подумал попаданец. — Фигня, разберёмся».
Присел и потрогал рукой «землю». Чуть тёплая и гладкая. Очень гладкая, но обувь не скользит.
Лёгкое движение вверху заставило поднять голову. В небе, если это марево можно называть небом, медленно проступает прогалина. Голубая, словно весеннее небо. В прогалине постепенно, будто на фотобумаге в проявителе, проявляется огромное женское лицо, плечи, лиф платья.
У Тохи перехватило дыхание.
Настя!
У жены та же причёска, с какой он увидел её впервые, когда приехал к Голицыным, и то же розовое платье. Княжна смотрит нежным, ласковым взглядом. На губах играет лёгкая улыбка.
Тоха медленно поднялся.
— Настюш, — хрипло произнёс программер, — прости, родная.
Княжна улыбнулась. На щеках проступили ямочки, в глазах запрыгали весёлые искорки. Жена чуть заметно кивнула.
Тоха сглотнул вставший в горле ком. Из глаз покатились слёзы.
Рядом с женой протаяло такое же окошко, того же весеннего цвета. В нём появился Роман. Также по грудь, в форме поручика сорок четвёртого Камчатского пехотного полка. На голове фуражка.
Тоха опешил.
— Ром, ты… что? Тоже?
Князь ничего не ответил, лишь грустно улыбнулся.
Изображение жены и друга медленно растаяли.
Издалека доносится тихий, тихий голос. Вот он чуть громче. Ещё громче. Мужской, сильный и неприятный. Вот уже различаются слова. Язык незнаком.
Неожиданно голову пронзает острая боль. Каждое слово незнакомого языка словно вбивается в голову, отдаваясь новой болью. Тоха сжал виски и застонал.
Голос становится громче, сильнее и ещё неприятнее. На самой высокой ноте в голову вилось последнее слово. Боль такая, что Тоха упал на колени.
— А-а-а-а! — вырвалось у него из горла.
Но раскатистого звука не получилось.
Громкий и приглушённый, будто сквозь вату, вопль.
На следующий день
8 (21) декабря 1917 г.
Там же
Утро выдалось поганым. Также хреново было, когда после попойки в пансионате очутился на нейтральной полосе Юго-Западного фронта. А вдруг…
Тоха вскочил. Голова тут же отдалась болью. Чуть не вырвало.