«Шайни, прошу тебя, очнись. Всё будет хорошо у нас, ты только открой глаза.»
На следующее утро он просыпается и бредёт к учебникам, разложенным на столе. Садится на её стул и смотрит на картину ночного хаоса. Аккуратно подымает одну из книг и находит обрывок записки – она постоянно оставляла их перед тем, как уйти на работу.
«Доброе утро, Охару. Хотя, я не знаю, является ли оно для тебя таковым, но я чертовски зла на тебя. После вчерашних соревнований ты, мало того, что не удосужился положить форму в стирку, так ещё и бросил её бесхозно в прихожей! А ещё ты опять храпел всю ночь! Мне даже пришлось заткнуть уши берушами, лишь бы не слышать этого рёва льва(?), заводящегося трактора или ещё чего. Имей совесть, я тоже устаю после рабочих дней и хочу воскресный вечер провести в тишине.
В любом случае, я желаю тебе хорошего дня. Сегодня вернусь позднее, чем обычно, потому что после работы меня попросили помочь в приюте. Кстати, я тебе на той неделе все уши прожужжала, конечно, но всё же – там появился такой очаровательный щенок. А какие же у него глаза! Он безумно красивый… Может, всё-таки, заведем собаку? Он так радостно виляет хвостом, когда видит меня, что моё сердце тает и я мгновенно начинаю пищать от умиления. Если хочешь, то можешь забрать меня в девять вечера.
Люблю тебя, мой вороненок.
Шайни.»
Он читал эти строки и кусал губы, борясь с выступающими на глазах слезами, стараясь сдерживаться и не разнести все вокруг.
— Всё будет хорошо! Чёрт возьми, с ней всё будет хорошо! — Охару бьёт кулаком в стену, оставляя на ней небольшую вмятину и пару едва заметных капель крови. — Чёрт, она меня убьет за эти обои…
Смеётся. Смеётся лишь потому, что так легче.
Бросает все дела, забывает про институт, работу, клуб, выскакивает из квартиры и, небрежно захлопывая дверь, вылетает на улицу.
Дождило. Было холодно, а гуляющий меж широких проспектов ветер подымал осеннюю листву вверх, заставляя кружиться в тошнотворном ярком танце. Накидывает на голову капюшон, натягивая на глаза и бежит к машине, брошенной около соседнего подъезда.
Садится за руль и, даже не пристегиваясь, едет в центральную больницу. Улицы были пусты и серы, как и небо. Оно плакало, разрывалось громом и вспыхивало светом.
Охару сидел в больничной палате возле Шайни – бледный, испуганный – и выглядел неживым. Как манекен. Её состояние вне опасности – но прогнозы неутешительные. Врач говорил что-то о том, что её парализовало, а на её карьере и мечте стать главной балериной страны можно смело ставить крест. Огромный и тяжелый чёрный крест. Да и вообще, будет ли та ходить – неизвестно. Он выплакал все слёзы – глазницы болели до такой степени, что хуже уже некуда. Оставалось лишь ждать, пока Шайни придёт в себя, точнее – откроет глаза и осознает ту истину, которую заставит её сердце сжаться.
— Шайни, — молил он, прижимая её холодную руку ко лбу. Она вся была утыкана приборами и иголками, которые следили за её состоянием. А ещё её жизнь зависела лишь от куска пластика, точнее, трубки, заставляющей лёгкие дышать. — Открой глаза, я прошу тебя…
За днём в палате тянулась ночь, за тяжелой ночью ещё более сложный день. Всё вокруг смешалось и превратилось в один длинный кошмар. Огромная канитель воспоминаний во снах. Он оставался спать на маленькой скамейке, притащенной из коридора под крики медсестёр. Он прижимал к себе её вещи, особенно свитер, который всегда лежал в его сумке – Шайни часто подмерзала.
Она идёт по мягкой зелёной траве, смеётся и зовёт его за собой. Охару делает уверенный прыжок и бежит за ней, протягивая руку, стараясь ухватиться хоть за край белого платья. Небо лазурно-голубое, а цветы, из которых была устлана тропинка позади бегущей вперед Айсеки, словно не имели никакого оттенка.
— Погоди, — хрипло выдавливает Охару, не сбавляя темп.
— Не отставай.
Макото не смотрит по сторонам. Он видит свою любовь, мчится за ней, спотыкается и едва не падает. Шепчет её имя, но не в силах закричать.
— Охару, шёл бы ты домой, — вытягивая из царства грёз своего капитана, просит Тао. — Ты и так на пределе уже.
— Я в порядке, — подымаясь со скамейки, на которой Охару провёл очередную ночь, он разминает шею. Спать здесь было жутко неудобно, отчего так ныли все мышцы. — Я не могу отсюда уйти.