Донья Илюминада вытянула вперед, ладонями вверх руки, словно бы поддерживая ими очевидную, весомую истину, которую все должны видеть. Казалось, этим жестом она хотела сказать: «А как же иначе?»
– Сначала, сеньора, я думал точно так же, как вы. Но оказалось, что это совсем не то. Эрминия вбила себе в голову, что я должен стать немного гулякой и слегка повесой. По ее мнению (согласитесь, довольно странному), какое-нибудь похожденьице или приключеньице – это единственное, чего мне не хватает, чтобы стать идеальным мужем, а ей – чувствовать себя бесконечно счастливой женой. Но это же просто каприз, самый настоящий каприз: ведь у меня нет ни малейшего желания прикидываться неверным и делать вид, будто я ей изменяю! Вы можете спросить: «А с какой стати Эрминии все это нужно?» С вами я могу говорить начистоту, ничего не тая, как на духу. Наедине со мной Эрминия обычно говорит в таком роде: «Страдание и отчаяние тех двадцати четырёх часов, когда я думала, что навсегда тебя потеряла, оставили во мне такую страшную, такую мрачную пустоту… За это недолгое время страдание превратилось для моей пуши в потребность. Я наслаждалась моими мучениями, я упивалась ими, как эликсиром счастья, потому что, только страдая по тебе, я становилась тебя достойной. Моя боль была моим идолом. Но ты не позволил мне страдать столько, сколько мне хотелось. Я жажду, чтобы ты меня унизил. Хуан, влюбись в другую женщину. Так, невсерьез и ненадолго. Но я себе представлю, что это – на всю жизнь. И тогда я снова буду думать, что тебя потеряла. Я буду страдать из-за тебя. Как я буду этим гордиться! А когда ты ко мне вернешься, я стану жить в постоянном страхе потерять тебя снова. И вот тогда мое счастье станет безграничным! Унизь меня, Хуан, заставь меня страдать!» Вот так говорит Эрминия, при этом обычно еще и задыхаясь от плача. Ну что это такое, как не бредовая идея? Неужели вы и теперь ее понимаете?
– Теперь я ее понимаю еще лучше, чем раньше.
– Бред какой-то, правда?
– Ну, если вам хочется так считать…
– Ей не помешало бы отдохнуть у моря. Но как это сделать? Хоть в августе у меня и не так уж много клиентов, но все-таки я не могу оставить торговлю.
– А разве мы с вами не договорились, что Эрминия поедет в Теланко с Коласом и Карминой?
– Ну да. Но только при условии, что сначала Колас с Карминой поженятся. Вы что, хотите, чтобы я доверил мою законную жену этой парочке любовников, то есть моему племяннику и его подружке? Это все равно что одобрить их сожительство. Что обо мне подумают люди?
– Неужели вас все еще волнует, что они болтают? Вы лучше вспомните, что эти, как вы говорите, любовники, именно они…
– Ну да, да, конечно. Ладно, молчу. О чем речь…
– Ну и прекрасно. Значит, договорились: Эрминия вместе с Коласом и Карминой поедет к морю, в Теланко. И чем раньше, тем лучше. А деньги моим ребяткам дам я сама.
– Ну уж нет: в своем доме я хозяин.
– Тогда я к вашим услугам. Что прикажете?
– Дайте подумать. Это надо же, всегда вы своего добьетесь. Так что…
Так что через три дня Эрминия, Кармина и Колас уезжали в Теланко, находящийся в полутора часах езды от Пилареса, – сначала на поезде, а потом в экипаже. Каждую субботу вечером Хуан-Тигр приезжал в этот приморский поселок, а по понедельникам рано утром возвращался на базарную площадь, к своему прилавку. Отдыхающие решили остаться у моря до тех пор, пока его не начнет штормить, обычно это случалось в осеннее равноденствие, в последних числах сентября. Как Хуан-Тигр и ожидал, морской воздух пошел его жене на пользу. Возвратившись в Пиларес, Эрминия круто, на сто восемьдесят градусов, изменила свой взгляд на выбор прислуги. Если раньше ни одна служанка не казалась ей достаточно хорошенькой, то теперь ни одна из них не казалась ей достаточно безобразной. Эрминия исподтишка посматривала на Хуана-Тигра: а не заглядывается ли он на служаночку, не блестят ли у него глаза? И эта простодушная, эта неправдоподобная ревность Эрминии несказанно радовала Хуана-Тигра, переполняя его гордостью.
И еще одно радостное для Хуана-Тигра событие произошло в конце сентября. Когда Хуан-Тигр сидел один за десертом (Эрминия спала после обеда), вдруг появился Колас и ему сказал: