— А теперь можешь идти в свой класс,— закончил он.
Пройдя большой двор и поднявшись во второй этаж, я очутился в конце длинного коридора, в который выходили двери всех классов. Я зашел в свой класс и был сразу окружен со всех сторон. Меня допрашивали обо всем, осматривали, щупали, и только недоставало, чтобы посмотрели мне в зубы.
— А сколько отец ввалил смотрителю-то?—допытывался особенно нахально один из обступивших.
Я оглянулся. Предо мной стоял приземистый, плотный мальчик, лет пятнадцати. Бойкая физиономия крепко сидела на широких плечах, тонкие губы сжались в какую-то своеобразную вызывающую улыбку, которая так гармонировала ястребиным глазам, в упор смотревшим на меня.
— А тебе что за дело!—ответил я.
— Поди, закатил штуки три красненьких-то!..— При воспоминании о «красненьких» глаза моего оппонента даже как будто немного заискрились, губы искривились в улыбку.
Ш
— А хлеба принес? — продолжал он допрашивать.
— Какого хлеба?
— Да вот того самого, который люди-то едят. А завтра принесешь?
— Не знаю.
— А если не принесешь, мы тебя побуткаем!
С последними словами он отошел, но, сообразив что-то, воротился назад и с самым простодушным видом обратился ко мне.
— Ты рябков едал?
Я не знал, как отвечать на такой странный вопрос, и смотрел на спрашивавшего во все глаза. Он разрешил мое недоумение, звонко щелкнув меня по носу и во мгновение ока скрывшись в толпе. Такой оборот дела был слишком неожидан для меня, и потому я счел за лучшее усесться за парту, чтобы не случилось чего похуже.
Я подошел к ближайшей парте — не пустили, ко второй — тоже, к третьей — тоже. Я, наконец, озлился и, ухватившись обеими руками за попавшуюся парту, старался удержать за собой позицию, не обращая внимания на щелчки и щипки, которые сыпались на меня самым щедрым образом. Вероятно, я недолго бы удержался на месте, так как мои неприятели ожесточались все более и более, и в конце концов мне бы пришлось ретироваться самым постыдным образом, но, к моему счастию, в коридоре показался инспектор, и я остался на захваченном месте.
Моментально все очутились на своих местах за партами. В классе водворилась мертвая тишина, так что было бы слышно не только как полетела муха, но самое ее желание лететь. Все съежилось, сгладилось, уничтожилось, все сразу сделалось тише воды, ниже травы. Инспектор зашел в класс, прочитали молитву. Сели. Тихо. В классе была пустыня, словно те шестьдесят голов самого отчаянного народа перенеслись за три-девять земель и даже там от страху притаили дыхание. Инспектор сел. Необыкновенное затишье передало и мне ту панику, под влиянием которой находился весь класс. Мне с каждой новой минутой делалось все более и более жутко, необъяснимый страх забирался в душу и давил дыхание.
Инспектор — священник высокого роста, с бледным
выразительным лицом, которое так эффектно оттеняли черные густые волосы, красиво раскинувшиеся по широким плечам. Он сидел, неподвижно на своем месте, ни один мускул не шевельнулся на его лице. Большие черные глаза неподвижно остановились на учениках. Подобное олимпийское состояние продолжалось всего несколько минут, но как они долги показались всем. Наконец, инспектор поднялся и прошелся несколько раз по классу. Все ждали, чем все это кончится.
— Плотников!—резко, отчетливо раздалось среди мертвой тишины.
Плотников поднялся и уставился глазами прямо на инспектора, точно цыганская лошадь, которую доучили до той степени, что она окончательно одурела и может только вытянуть шею, остановить глаза и в этом положении застыть.
— Иди сюда, к столу!
Плотников подошел и встал недалеко от стола, как жертва.
— Ты, Плотников, любишь табак курить?
— Нет!—как ножом отрезал Плотников, а у самого от страху передернуло физиономию, и глаза боязливо забегали по сторонам, точно отыскивая место, где бы поудобнее провалиться сквозь землю.
— Это ты очень хорошо делаешь, что не куришь. А подойди-ка ко мне поближе, да дохни на меня...
Плотников подошел и наклонился над инспекторским носом, но дыхание, вероятно, замерло в груди, и он очутился в положении человека, стоящего на краю пропасти и уже наклонившегося над ней.
— Дохни, не бойся!—поощрял инспектор.
Какой-то замогильный вздох вырвался из груди
Плотникова и попал прямое инспекторский нос. Инспектор поднялся, не говоря ни слова, взял Плотникова одной рукой за волосы, поднял немного от земли и заглянул в искривившееся от страшной боли лицо.