— Вишь ты!—удивляются все.
— А то как-то кутили все. Хотите, говорит протодьякон гостям, сейчас лошадь за передние ноги подыму. Куда, говорят, тебе, разве, говорят, жеребенка какого, это так. Нет, говорит протодьякон, настоящую, большую лошадь подыму. Пошли на двор. Дело было зимой. У одного купца стоял рысак за воротами, протодьякон подошел к нему, взял за передние ноги и поднял. А те все рты разинули.
Он перед каждой службой выпивает непременно по бутылке коньяку, а так не может... Четверть сиводеру выпьет и ни в одном глазу. Однажды кутили вплоть до утра, ну и он тоже порядочно был. Вдруг от архирея прибегают, говорят, обедню служить. Как тут быть? Принесите, говорит протодьякон, мне десять ведер воды со льдом в баню да косушку вина горячего. Пошел, обкатился, выпил, и как рукой сняло. Архирей ничего не заметил.
— А сколько надо, чтобы его напоить, четверти мало?
— Четверти недостает.
Гоминов также рассказывал бурсе насчет женщин, так как он вращался в семействе протодьякона, где и пона-терся.
— Идет это по улице какая-нибудь фря,— сзади просто не введи нас во искушение, забегаешь вперед, смотришь,— но избави нас от лукавого. И мы, мол, не хухлы-мухлы, не лыком шиты, поди, знаем вашего брата.
Бурса слушала такие рассказы, затаив дыхание. Еще более она была заинтересована, когда Гоминов принес в класс картинки самого вольного содержания. Бурса просто взвыла, плотоядные инстинкты в ней заговорили, и она смотрела на эти картинки такими жадными глазами, какими смотрит голодный зверь на кусок мяса.
Много десятков лет в стенах духовного училища нарождалась и крепла бурса, вырабатывая свой особенный язык, обычаи, привычки, предания. Все это передавалось по наследству одним поколением другому, чтобы это второе поколение передало третьему и т. д., вплоть до наших дней. Эта передача свершалась с такой точностью, что как будто передавались из одного поколения в другое даже самые физиономии. Бурса выработала раз навсегда в своих стенах тип бурсака, и никакими силами не вытравить этот тип, пока будут существовать стены, видевшие в себе бурсу. Наука говорит, что стены госпиталей пропитываются заразительными миазмами до того, что делаются источником новых болезней; бурса хуже самого скверного из госпиталей, и тот яд, которым она заражала попавших в нее, опаснее и губительнее всякой эпидемии,— от эпидемии, по крайней мерс, умирают, и делу конец, а бурса калечила на целую жизнь.
Никакие преобразования, никакие стремления благодетельного начальства и хороших учителей, ничто не в силах уничтожить тот букет, который выработался в бурсе чуть не веками. Время проходит над бурсой, терпит она всяческие перевороты, но нет такой силы, которая уничтожила бы бурсу среди бурсы. Бурса была бурсой и останется всегда бурсой, а все человечество будет ей чуждо. Так бурсаки не выведутся на русской почве, пока не исчезнет сама бурса, пока от нее не останется камня на камне, замрут предания, замрет все то, что вынесут из стен ее последние могикане. Конечно, не совсем бесследно проходит время над бурсой, она выветривается мало-помалу, теряет те резкие черты, которые бросались в глаза во время оно, но суть, смысл, последнее слово этой жизни останется всегда одним и тем же. Эта жизнь всегда была, есть и будет гнилой, совершенно бессодержательной жизнью, которая гнетет, уродует и душит молодые силы в самом зародыше. Возьмите материальное положение,— нехорошее помещение, вечное существование впроголодь, недостаток света, воздуха, движения,— все это самым губительным образом отзывается на молодых организмах, расстраивает их и часто губит вконец. Возьмите умственное развитие,— беспощадное зубрение, почти положительное отсутствие чтения посторонних книг, отсутствие всякого сношения с живыми людьми, с действительной жизнью,— все это до последней степени вредно действует на детский ум, заглушает самостоятельность мысли или придает ей такие формы, что уж лучше было бы ей совсем и не родиться на свет, а задохнуться до рождения. Возьмите нравственное развитие,—но здесь приходится отступить от всяких выводов, предоставив фактам самим говорить за себя.
Эта зараженная атмосфера действует на человека не силой, а продолжительностью действия, она незаметно день за днем втягивает в себя, незаметно пригибает к земле, прививая попавшим в нее весь тот яд, которым она переполнена до краев. Самая крепкая, самая железная организация нс выдерживала этой атмосферы. Под таким давлением живые силы переходят в апатию, хорошие задатки глохнут, характер искажается. И вот перед вами человек, который потерял все то хорошее, чем его наделила природа,— это погибший человек, это произведение и плод бурсы. Вот перед вами не потерявшийся, не погибший человек, но кто знает, сколько раз придется этому человеку проклясть свое детство, золотую пору своей жизни...