— Это родительское благословение, прямо с родительского плеча, — отвечал обыкновенно Иван на все приглашения оставить халат.
В голову Ивана заходили иногда странные желания, которые он и стремился осуществить непременно в продолжение нескольких годов. Так засела ему в голову мысль, что он непременно должен был выучиться какому-нибудь ремеслу, чтобы всегда иметь возможность существовать трудами рук-своих. То примется Иван починивать часы, начиная со своих, уверяя всех нас, что это самая выгодная и удобная работа; то начнет учиться переплетать у Гробунова. Последнее ремесло дольше всех держало Ивана, и он не один месяц сряду сидел за сшиванием и склеиванием книг, вымарывая себе весь халат клейстером, прокалывая руки иголкой и не обращая внимания на наши замечания, часто летевшие в цель довольно удачно.
— Ремесло за плечами не виснет, — был ответ Ивана на все наши замечания.
Иван много читал, много слышал и потому знал гораздо больше всех нас. В училище, благодаря особенным обстоятельствам, он был поставлен несколько иначе, а потому избегал зубренья и успел прочитать множество книг. Иван знал все, и мы в трудных случаях всегда обращались к нему за справками. Зайдет ли речь о паровых машинах, телеграфах, водопадах, важных исторических событиях, последних новостях технического мира, — словом, о чем угодно, у Ивана был всегда ответ и довольно подробный. Откуда и когда Иван успел узнать столько, мы не знали и обращались в этом случае к нему как к энциклопедисту.
Отец Ивана имел страсть к математике и эту же страсть передал сыну. Иван был математиком от рождения. Везде, где он был, всегда можно было найти лоскутки бумаги, исписанные разгонистыми цифрами. Эти лоскутки всюду сопровождали Ивана, как его первая и необходимая принадлежность. Смотришь-смотришь, как он пыхтит, бывало целый час над таким клочком, и спросишь, что он тут делает.
— Да вот, высчитываю, сколько нужно лет, чтобы доехать на хорошей тройке до Луны.
— А не считаешь, Иван, сколько мух прилетело да сколько улетело, — подшутит кто-нибудь.
А то рассчитает Иван, что и как можно выгоднее купить. Обыкновенно он рассчитывал выписывать что-нибудь из-за границы, например, часы. Целые дни возится
он около тарифов и разных прейскурантов, исписывая один клочок за другим. Такие расчеты его довели, наконец, до того, что он выписал себе часы из Петербурга, но его жестоко обманули, прислав часы с медными крышками вместо серебряных. С этих пор Иван расчеты с заграницей и Петербургом покончил, решив, что за глаза непременно надуют.
— Давай, Иван, выпишем часы из Каира, там, говорят, очень хорошие и дешево продаются, — шутит кто-нибудь.
— Нет, я русский человек, а русский даже и глазам не верит — дай пощупать, говорит, не то что выписывать по за глаза.
— А каково петербургские-то часы идут, Иван?
— Ничего себе, идут помаленьку.
— А ты крышки-то мелком дерни, они и будут снято, как солдатская пуговица перед [праздником].
— И так ладно!
— А то татарам продай крышки-то на золотники, они скупают серебро-то. Ведь это будет выгодно, а ты заведешь новые. Или ты, может, в бессребренники записался?
— В бессребренники.
Вообще в Иване проглядывало что-то комичное, хотя он и был серьезным человеком во всех отношениях. Эта комичность проявлялась особенно в тех случаях, когда Иван, углубившись в свои расчеты, начинал жить своей особенной, высчитанной по бумажке жизнию, которая часто расходилась с действительностью. Иван был глубоко убежден в верности своих выкладок и причину всех неудач сваливал на несоблюдение каких-нибудь непредвиденных условий.
— Если бы мне часы привезли не через Москву по железной дороге, а через Рыбинск на пароходе, то провоз обошелся бы гораздо дешевле, и мне прислали бы часы с серебряными крышками. Я это пропустил, я рассчитал на Рыбинск, а мне послали через Москву.