— Скоро будут в ходу стальные часы, которые будут стоить не больше двух-трех рублей, тогда выпишем себе получше.
— А теперь, Иван, носи лучше пятак вместо своих часов-то — выгоднее гораздо. А там стальные купишь.
— Куплю,— уверенно говорил Иван.
Остальные двое — Насонов и Молосов — были первыми учениками того училища, в котором я учился. Насонов жил на одной квартире с Захаром, с ним ходил в лес ловить птичек, где разыгралась над ними катастрофа. Насонов был замечательно талантливая голова. Его заметили в училище с первого раза и развили в нем различными отличиями самолюбие до таких размеров, что оно сделалось в нем каким-то болезненным чувством. Инспектор училища особенно любил его и многое спускал ему, что не спустил бы другому никогда. Дело кончилось тем, чем обыкновенно кончается в этих случаях,— Насонов пошел в разрез с начальством. За это его не выпустили первым из училища. Это был большой удар его самолюбию, и он никогда не мог забыть такой обиды; другая обида была то, что он рассчитывал на семинарию, но и тут ему не повезло — первым приняли другого. Замечательна была память у Насонова, все удивлялись ей; но еще более замечательна была другая сторона его мысли — это наклонность к поэзии. Насонов не написал ни одного стихотворения, но те описания и заметки, которые делались им по классу словесности или просто для себя, обличали в нем сильное, сосредоточенное чувство, которое билось в каждой строке его ученических произведений. Форма выражения этого чувства, те взгляды и мысли, которые родились в его голове по причине того или другого факта, были настолько оригинальны и сильны, что учитель словесности не раз, прочитав его сочинение, посмотрит на класс и скажет своим ровным голосом:
— Вот человек пишет, так пишет,— ни одного слова прибавить, ни одного слова убавить. Просто, сильно, сжато, — больше нечего требовать. Благодарю вас, Насонов! — И профессор, раскланявшись, отдавал сочинение, предварительно прочитав его всему классу.
Насонов часто сталкивался с Окосовым на спорных пунктах, но по большей части каждый раз проигрывал дело, потому что Окосов знал больше его и отлично умел пользоваться своим знанием. Эти спорные пункты уводили спорящих дальше, чем следовало бы, и потому они несколько косо смотрели друг на друга, хотя каждый отдавал должное другому, но подать руку первому — ни у одного не хватало духу.
Молосов был тоже из первых по списку, он тоже от-
личался своими способностями, Но это был ум довольно своеобразный, именно тот ум, который на чем упрется — «е сдвинешь его никакими силами. Молосов долго доходил до всякой истины, долго добирался до мысли, проверяя ее и опровергая на всякие манеры, и если что забралось в его голову, то оттуда трудно было выходить назад. Как тяжело двигалась его мысль, так же сложился и характер. По характеру он принадлежал к числу тех прямых, идеально-честных характеров, которым кажется, без малейшего колебания отдал бы свою душу на сохранение. Я не знаю, как вырабатываются такие характеры, но знаю, что люди родятся с таким характером... К числу последних принадлежал и Молосов. Первые шаги на жизненном пути дали полную возможность развиться и укрепиться такому характеру, полученному, может быть, по наследству от отца. Отец Молосова своей честностью и набожностью до фанатизма был известен не только в своей губернии, но и в высших инстанциях духовного ведомства, где он имел громадное дело, наделавшее много шуму в свое время.
Мы занимали три небольших комнаты, из которых одну отдельно занимал Гробунов. Сам хозяин жил внизу. Он был мещанин, и главным его занятием была рыбная ловля во время лета и осени. У него целая комната была наполнена рыболовными снастями, где он и проводил свое время над несколькими тысячами крючков, наплавков и шнурков. Новиков часто заходил к нам наверх потолковать о том, о сем. Он давно держал семинаристов, потому был знаком с их жизнью, нравами и обычаями. Мы от него узнали все подробности большой рыбной ловли, и он дал нам слово по весне свести нас к себе на свою тоню. После классов, когда кончится обед, особенным удовольствием было для нас помять Луку.
— Ну, что, Лука, разве мы с тобой поборемся? — предлагает кто-нибудь.
— Куда вам со мной возиться; кормили вас сладко, тело у вас жидкое, а у меня кулаки жесткие. Пожалуй, и не угодишь.
— Да уж ты очень много хвастаешь своими кулаками, Лука.
— Есть чем, так и хвастаюсь, а вы бы и рады похвастаться, да нечем.
— А ты расскажи нам, как тебя вчера хозяйка Зила, а?