Представляется мне, например, такая картина, в комнате полусвет, какие-то тени бродят по комнате, наталкиваясь друг на друга. Некоторые из теней сидят около стола, другие лежат на ящиках, на полу; в комнате накурено до того, что по семинарской поговорке, «хоть топор весь», какие-то одуряющие пары носятся в воздухе вместе с табачным дымом, углы промерзли, окна покрыты сплошным льдом, на полу сор и грязь. Мебель разбросана по комнате без всякого порядка, на полу книги, на единственном столе около лампы группа бутылок, пустых и наполненных, целых и сломанных, тут же рюмки, стаканы, латка с жареным картофелем, корка черного хлеба, на обрезке бумаги объедки колбасы. Из переднего угла на всю эту картину неприветным оком смотрит какой-то святитель, покрытый толстым слоем пыли.
— Эх, черт с ними со всеми...— машет рукой Сенька, усмехаясь иронически какому-то стулу.
— С кем это, Сенька?
— С ними...
— Да с кем, с ними?
— Чего?
— Вышибло из памяти-то, видно?
— Не понимаю...
— А мне,— ораторствует Иван,— на репетициях ректор по алгебре поставил нуль и приписал, что я «груб»... Я ему сказал, что не понимаю задачи, а он мне: ты, братец, грубишь... Выпьем разве для воображения.
— Выпьем,— лепечет Сенька.
Внизу, где жил Лука с семейством, поднимается шум, это пьяный Лука начинает показывать свою власть и для начала бьет свою жену, которая спасается от него к нам. Мы принимаем участие в этой распре, вяжем Луку, усмиряем его, поливаем водой, пока он не изнемогает совсем.
— Эх, Пал Петрович, пирог-та...— бормочет Лука, закатывая глаза.
— Эй ты, Аника-воин, тараканья сила, бабья война!..— кричит Сенька, садясь на брюхо Луке.
— М-м-м... — мычит Лука, стараясь развязать руки,— р-развяжите, кутьехлебы!..
— Лежи знай, курицын сын, тараканья плешь,— торжествует Сенька на брюхе у Луки, — говорил я тебе давеча, чалая твоя борода, што не тягаться тебе со мной на счет выпивки-то: тебе нюхать водку-то и то с ног будешь валиться, а вздумал пить еще, да за мной тянуться... Куда тебе!
— А не р-ра-здражай... — глухо ворчит Лука, не имея сил поднять отяжелевшие веки.
— Эх, Лука, Лука, напился ты, как сукин сын...— увещевал Сенька Луку,— как тебе не стыдно.
В комнату входят новые гости.
— У вас там за воротами человек пять в снегу замерзли...
Выбегаем за ворота, действительно лежат люди в снегу, точно не живые.
— Вставайте, бесовы дети!..
Перетащили в комнату, отогрели, привели в чувство, народ оказался все знакомый.
— Как это вас, господа, угораздило в снег-то забраться, замерзли бы совсем.
— Да шли, шли, значит, добрались до ворот, да и легли отдохнуть, а тут и заснули.
— Молодцы! Благодарите бога, что спасли вас от смерти.
— Вот бы погреться...
— Погреться? Это дело.
Началось отогревание, кончившееся тем, что все ожили.
Дым и смрад в комнате, гул голосов, обрывки песен, несвязное бормотание пьяных повисло в воздухе. Каким-то разбойничьим притоном выглядывала наша квартира.
— Неловко мне, — говорит Добродеев, ухватываясь за косяк двери.
— Что такое?
— Горит все...— показывал Добродеев на грудь.
— Воды хочешь?
— Воды... поскорее воды... со льдом... холодной воды...
Принесли громадный железный ковш, полный воды со снегом. Добродеев с жадностью ел снег, запивая ледяной водой.
— Хорошо?
— Дайте еще снегу...
— А воды?
— Еще ковш.
Два ковша воды со снегом, заключавших по крайней мере бутылки четыре, не смогли утолить внутреннего жара, и Добродеев выскочил на улицу в одном сюртуке, лег прямо спиной на снег, расстегнул рубашку и обложил всю грудь снегом. И это при 25° мороза.
— Простудишься!
— Ничего, не простужусь, не в первый раз...
Полежав минут с пятнадцать в снегу, Добродеев возвратился обратно в комнату и выпил две рюмки водки для согревания.
Пели песни, плясали, кричали, спорили... Кто-то предложил отправиться в семинарию, предложение было принято. Но вопрос заключался в том, как оставить Сеньку дома, потому что он лыка не вязал окончательно.
— Вы, братцы, куда это?..— допытывался Сенька, поглядывая на наши сборы.
— Идем... недалеко тут, по одному делу.
— Возьмите меня!
— Нет, тебя нельзя, сиди дома с Мишей.
— Братцы, возьмите меня!..— молил Сенька слезным голосом.
— Куда тебя, сиди дома.
Для того, чтобы Сенька не погнался за нами, мы спрятали его сапоги, так что ему поневоле пришлось остаться дома.
Ночь была светлая, морозная. Помню, как шли мы вдоль по семинарской улице, по направлению к семинарии: тысячью тысяч глаз смотрело небо на землю, лучи месяца застыли в морозном воздухе, ослепительными огнями горел снег на дороге. Везде в окнах был свет, везде добрые люди готовились по-христиански встретить праздник. А мы, шатаясь, брели по дороге, которая мешалась в наших глазах. Помню, как небо качалось и дрожало надо мною, как прыгали в воздухе лучи месяца, как трепетали на земле тени от домов... Да, это я был пьян, это мне так казалось, а в действительности было все так тихо, просто и торжественно, как и все в городе.