Но вот устроители исчезают. Появляется хозяйка этого торжества, Йовита.
Она со своим другом встречает подъезжающие машины гостей. Гости - их ровесники. Красивыми парами - кто чинно, кто хохоча - они входят в этот сказочный терем. В руках у них цветы, яркие свертки. Я начинаю догадываться, что праздник устроен в честь окончания последнего класса...
И наконец, как заклинают в метро, "двери закрываются". Мне не видно абсолютно ничего, кроме света, ярко бьющего из вентиляционных окошек.
С каким-то странным злорадством я начинаю ждать, когда этот свет погаснет...
Но он не гаснет. Как не гаснет снаружи и день, давно перешедший в прозрачную ночь, - в ночь, отключившую все звуки, кроме ласковой музыки, раздающейся в гараже, а раздирающей душу мне, сидящей одной на веранде.
Ведь я старше их ненамного.
А у меня ничего подобного не было и уже не будет.
Моя юность прошла. Когда я вернусь в Питер, мне останется смотреть такие волшебства лишь по телику, если покажут французский фильм. Я никогда не видела, чтобы наши кавалеры на сабантуйчиках не напивались бы до блевоты. Чтобы они потом не расквашивали друг другу хари до кровавой юшки. Чтобы не били ногами лежачего в пах. В голову. В ребра. По почкам. Чтоб не изрыгали безостановочно словесную погань. Чтобы не храпели мордой в салат. Чтобы не лапали, окосев от водки, любую дуру. Чтобы эта дура, с килограммом дешевой туши на каждом веке, не вешалась им на шею сама, а потом, пропустив все сроки, не гробила бы себя подпольным абортом...
Когда я приходила домой с наших (студенческих, не хухры-мухры!) "вечеринок", которые ничем, разумеется, не отличались от возлияний люмпенских, свинских, моя бабушка всегда спрашивала меня: "Имела ли ты сегодня успех?.." Никогда этого не забуду: ее голубые глаза, волны серебра над ее лбом, ее доброе, простодушное лицо, которое она пыталась делать, сообразно вопросу, строгим, - и сам вопрос, такой трогательный в своей старомодной женской взыскательности... И благодаря этому вопросу я догадывалась, что, значит, была такая жизнь - или где-то есть и сейчас там, где нет меня, там, где такой вопрос был бы уместным и животрепещущим... И в отчаянии мне хотелось крикнуть моей бабушке, прямо в ее голубые глаза: "Ты что себе думаешь?! Что там был первый бал Наташи Ростовой, так, что ли?! И Пьер Безухов меня протежировал Андрею Болконскому?!" Но никогда я этого не делала. А, наоборот, всегда твердо отвечала: "Да, я сегодня имела успех".
...Кончается белая ночь, и кончается чужой праздник... Да нет! Праздник продолжается! Восходит солнце, застав меня там же, на веранде, и я вижу, что распахиваются двери терема и шумно выходят гости после пиршества - свежие, словно всю ночь плескались в заколдованном молоке, и, пританцовывая, садятся в машины и начинают гоняться друг за другом по всему хутору и дальше - по всему обозримому мне ландшафту - ярко-красные, ярко-синие, ярко-белые, ярко-голубые бусины машин выныривают там и сям на теле косматого, густо заросшего зеленым волосом зверя, но даже издалека до меня продолжают доноситься смех, пение, музыка...
А вот и устроители. Если помним, они, обеспечив все это великолепие, скромно и безоговорочно удалились, не нарушая иерархии младших и старших, а попросту не мешали Йовите и ее другу, потому что так было заведено. Сейчас они - Урмас, Таавет и Кайа - ловко ставят пустые бутылки в те же ящики, в коих те были принесены, и производят прочие четкие действия - сначала по демонтажу сказочного терема, затем, step by step, по монтажу гаража. Через полчаса, когда к этому месту подходят родители, конверсия полностью завершена. Притом без следов. Мне это напоминает японскую сказку, когда путник ночью попадал в дом лисиц, а на другой день ничего подобного в том месте не обнаруживал.
Такое же чудо, через много лет, я увидела в Швеции. Это была моя первая поездка за рубеж. Я приехала на книжную ярмарку в Гётеборг, и меня привели в огромный ангар, сказав, что ярмарка будет здесь. Я подумала, что устроители ошиблись с датой моего приезда: ангар был абсолютно пуст. Мне стало ясно, что означенное пространство с учетом размещения в нем сборно-разборных конструкций, передвижных установок, мебели, инженерного оборудования придет в готовность к работе не раньше чем через месяц, и я подивилась их, устроителей, головотяпству. А когда заглянула после обеда - не узнала этого пространства. Все было готово. Абсолютно все. Рабочие в сияющих небом комбинезонах, неторопливо переговариваясь, уже попивали кофе...
Что это я все про работу!.. В конце концов, человек сбегает из города не за этим. Он сбегает за свежим воздухом, тишиной и природой.
Прошу поверить мне на слово: первые два компонента, именно: свежий воздух и тишина - на хуторе К. имелись, притом в огромных количествах. Что касается более овеществленной природы, то мне до смерти противно повторить сейчас то, что всегда, как дрессированные, передавали из уст в уста немногочисленные туристы, чудом проезжавшие эту чудесную местность.
Они именовали ее "эстонская Швейцария".
Скудость и заезженность глаз, языков, сердец! Если учесть, что Швейцарию упомянутые паломники видели разве что в "Клубе кинопутешественников", то логичным было бы слово "швейцария" перевести в разряд нарицательных - так, чтобы им, этим словом, как пояснил бы в данном случае словарь, могла именоваться "всякая не загаженная отходами быта и производства местность, представляющая собой вдобавок живописную комбинацию всхолмий, ручьев, озер, хвойных лесов, оврагов, долин". С другой стороны, в Швейцарии, как я могу догадываться, полно гор, но моря нет, а на хуторе К. дело обстояло самым противоположным образом. Так что это сравнение не выдерживает критики!
А кроме того... Если говорить о красоте, то есть, по сути, о любви... Я побывала во многих ярких, экзотических местах мира и поняла, что есть любовь-тщеславие, любовь-престиж ("вот я - на фоне кактусов, попугаев и зарослей чапараля") - и такую любовь может, вместе с туристическим буклетом, предоставить множество мест; а есть любовь-отрада, любовь-покой, и ее мне дарят только места, так или иначе сходные с тем, в котором я родилась. Эти места - country sides на берегах Балтики.