Кое-какая преступность в нашей стране тоже была, но она ютилась на уровне овощных магазинов, где усушка-утруска. На юге огромного СССР что-то происходило, это чувствовалось. Грузины торговали на рынке цветами и покупали чёрные «Волги». Мы их за это презирали? Нет, мы были снисходительны, это же Кавказ, дети гор.
Уже процветали фарцовщики, перепродавцы дефицита. У нас в институте на них показывали пальцем, смотри, это он. Особо активных арестовывали и судили, но куда чаще ― не замечали. Существовал общественный консенсус, всё это «купи-продай»
― неприлично. «Торгаш», бытовало и такое определение человека, довольно обидное.
Студенты на встрече с Ельциным, тогда первым секретарем Свердловского обкома, яростно требовали закрыть единственный в области вещевой рынок. Они не понимали, зачем он нужен на седьмом десятке лет советской власти? Ельцин обещал подумать, он понимал больше, закрыть рынок означало получить торговлю из-под полы в каждой подворотне. «Из-под полы» ― в народе широко ходило такое определение. Власть разрешала ― пусть торгуют своими пластинками и джинсами далеко за городом и под присмотром милиции. Власть была умной, она шла на уступки ради сохранения общего контроля. Ей недоставало исторической правоты, но откуда же тогда это могло быть известно.
Между компартией и народом действовал договор ― партия дословно формулирует, что мы должны публично говорить, она занимается советской демагогией, докладами, парадами, печатью и телевидением, а народ с ней не спорит. Думать при этом народ может всё, что угодно.
Да, все мы были настроены умеренно оппозиционно. При этом патриотично. Все любили Родину, гордились страной и принимали правила игры. Сейчас мне не поверят, но это так: власть нам не врала ни в цифрах, ни в фактах. Она слегка расставляла свои акценты, но мы привыкли и плевали на её акцент. Никто не жил в розовых очках, от студентов в общежитиях до профессоров в трехкомнатных хоромах, от рабочих до дирек- торов, мы понимали ― трудности есть. И это нормально. Когда Свердловск в 1973 году получил высшую награду ― Орден Ленина, родился анекдот: орден нам дали с формулировкой ―
«Сорок лет без мяса». Мяса в магазинах, действительно, не было, и что с того, зато котлеты в столовых встречались.
В начале восьмидесятых под напором жизни страна ускоренно эволюционировала в сторону нормального существования. Производились новые товары, в магазинах появилось мясо кур, и вся область знала, чьими стараниями это случилось ― спасибо Ельцину. Про хозрасчёт говорили с каждой трибуны. Казалось, идея академика Сахарова о взаимном проникновении двух систем торжествует. Капитализм взял на вооружение идеи социального государства, а социализм активно реализует принципы денежной стимуляции работников.
Но, не случилось. Огромная, надежная плотина, построен- ная на все времена, вдруг неожиданно рухнула. Стоило Горбачёву открыть шлюзы на пару миллиметров, дальше пошло само, не остановить. Он всего-то и хотел, что сбросить давление в системе, как вдруг срезало болты и сорвало крышку.
Но я здесь ― не про крах СССР, я ― про развал традиционной советской морали. Поверьте ― никакого сарказма. То общество состояло из приличных людей. Часто пьющих, но приличных. Случившийся мгновенный крах для меня ― большая загадка.
Считается, что нет ничего более стабильного, чем сознание масс. Оно, мол, консервативно, меняется столетиями и слабо подвержено влиянию. А тут всего за четыре года. За четыре года с 1989 по 1993 население городов как будто сменилось. Новой нормой стало «крутиться». И это объяснимо ― нужда заставит, в этом нет ничего нового или страшного. Дико другое ― за пару лет упали стандарты человеческих отношений. Тюремные понятия, воровской сленг, криминальный дух мгновенно возобладали над великой русской культурной традицией. Поражает такое внезапное падения нравов, когда без чумы, без войны, вдруг в мгновение ока слетают покровы цивилизованности с целого народа.
В истории случались катастрофы, но ни евреи после холокоста, ни армяне после геноцида не начали говорить на блатняке― «по фене», у них не стало бешено популярно радио «Шансон». Их президенты не шутили скабрёзно, как шутил наш.
Об этом в четырёх строках сказал Игорь Губерман:
Как в консерватории На пиру созвучий Скрипачи поспорили, Чьи бандиты круче!
В каком ещё языке слово «вор» вдруг получило положительную коннотацию? Где ещё термин «авторитет» означал бандитского лидера, а не научного руководителя? Криминальные структуры поделили между собой страну, города при мгновенной и полной деградации государства. В любом районе был свой «смотрящий» ― ставленник от воровского сообщества, и его общественный вес был больше, чем у начальника милиции. «Смотрящий» имел власть, деньги и ярлык на правление.