Встанем с коек, друзья. Поднимем мензурки. Сегодня от нас ушёл Коля, бизнесмен тридцати пяти лет. Николай был для вра- чей примерным пациентом, для нас верным товарищем, но вдруг вылечился и покинул этот суровый мир, мир хлорки, процедур и белых халатов. Прощай, дорогой друг. Ты показал нам пример спокойствия и мира в душе. Мы с Николаем сблизились на почве уважения к Навальному, а это надёжная, твёрдая почва. Я вдруг завёлся, заискрил, а он слушал меня истово, как пророка, обратив ко мне своё доброе, круглое лицо, и в какой-то момент мне стало страшно. Вдруг я и в самом деле прав? Вдруг Путин действительно такой? Даже взгрустнулось на минуту.
Но оставим политику для свободных, здоровых людей и спросим себя: могут ли у двух мужчин случиться близкие отношения, если их кровати разделяет полметра и две капельницы? Риторический вопрос. У нас это случилось на уровне душ, но он ушёл первым, пренебрёг дружбой, к чему теперь пустые сожаления?
В тебе, Николай, я обнаружил приятную нотку чистоты, душевности и доверия людям. Пожалуй, тоже возьму.
В больнице сработала пожарная сигнализация, она долго выла и казённым монотонным голосом предупреждала о срочной эвакуации. Поймал себя на мысли, что не верю. Чему не верю, сам не знаю, тому, что может случиться пожар? Может, конечно, может. И никто во всей больнице не побежал спасаться, никто даже не вышел в коридор. Ни единого человека. Не верит наш народ нынешней власти. Он и будущей власти не поверит. Критически не хватает исторического опыта сотрудничества с верхами.
Пришла, цокая каблуками, врач, долго мялась, потом выдала:
― Прежде всего, сёстры спрашивают, зачем вы всё пишете и пишете в телефон? Вам нельзя, вы больной. У вас и так кардиограмма не то чтобы очень хорошая. Второе: сегодня хирург посмотрел снимки и не нашёл причин для срочного вмешательства. Лимит Минздрава на высокотехнологические операции и так превышен. Где у вас колет? Это запущенный остеохондроз, его надо лечить. Выписать вас завтра, что ли? Лежите, не вставайте резко, не хватало ещё инфаркта в мою смену. Скажите, в родне были внезапные остановки сердца по мужской линии? И подпишете договор о добровольном отказе от операции.
Я всё-таки приподнялся на локте и спросил с преувеличенной серьезностью, глядя сквозь глаза, прямо в душу врача:
― Вы предлагаете мирный договор о хирургическом невмешательстве? Без аннексий и контрибуций?
― Что?
Подавиться мне на этом самом месте своими глупыми шутками, обычная же тетенька, чего я к ней пристал? Мой мозг, не останавливаясь, нарисовал картинку в гротескном формате старого черно-белого кинематографа: она с мужем, в постели.
― Дорогой…
― Да, дорогая?
― Сегодня у меня голова болит, подпиши добровольный отказ от домогательств.
Что мне перенять у этого человека? Есть у неё один очевидный талант ― воспринимать мир просто, не усложняя. Служебная инструкция на каблуках.
Деда выписали. Как мне теперь спать в тишине? Все ушли, остались мы вдвоём с холодильником. Удалось дойти и выключить из розетки наш адский агрегат. Но устал. Лежу уже час, отдыхаю, тычу пальцем в клавиатуру. В старых книгах про это писали ― его сердце хотело вырваться из грудной клетки. Интересный у меня остеохондроз.
…Сотовый телефон обнаружен медсёстрами около кровати и приобщён к вещам, найденным в тумбочке. Неоконченный текст «Палата» размещён ими в сети Интернет без нотариально заверенной воли автора.
3.9
Страх бедности.
Анатомия
В тот осенний день 1998 года, ещё до завтрака, я впервые ощутил, что разорён. Вдруг стало отчётливо ясно, что поставщики больше не вышлют мне ни одного контейнера с товаром, а банк не продлит кредит. Мой бизнес прогорел, и я один был виноват в этом. Сразу скажу, что потом такие кризисы повторятся со мной ещё не раз, в полном соответствии с идеей Маркса о цикличном развитии капитализма. Потом. Но в то утро срочно надо было что-то делать, и я лёг на ковёр. Упал челом вниз, чтобы мир больше не видел моего опозоренного лица.
Отчаянье имело форму горячего шара, который то подкатывал к горлу, то проваливался в солнечное сплетение. Стало жарко. Я вспотел. Было мучительно понимать, что больше никогда не будет свободных денег. Но главное, как я сообщу своему коллективу, что мы закрываемся? Нет, главное, что не будет денег. Денег теперь не будет никогда. Никаких тебе прогулок по Парижу. Или устриц в трюфельном соусе. Я их сейчас на дух не переношу, но со временем мог бы притерпеться. А теперь уже ― никогда. Друзья, они меня, конечно, поймут. Они быстро поймут, что никакой я не бизнесмен. Снизу, с ковра было хорошо видно, что мои дети голодают, и вот они даже слегка посинели. Жена с молчаливым страданием смотрит мне в глаза, а сама тоже уже худая. Как, вообще, мне с этим жить?