— Тех, кто может воевать, человек с восемьдесят наберется, а по оружию и боеприпасам сами знаете.
— Знаю…, что там? — Заметив, что начальник расчета смотрит куда-то в сторону, спросил комбат.
— А вон, — кивнул Вакуленко, — Т-шка Лопатинская ползет…
С горки, объезжая глубокие воронки в самом деле медленно спускалась Т-16. Ее пулеметный огонь придется весьма кстати оставшимся у Филиппова бойцам. Нужно было подумать, где ее будет сподручнее поставить?
— Черт! — Сорвался с места Вакуленко, и побежал в сторону орудия.
Комбат и разведчики насторожились, вглядываясь в задымленный край рощи. Опять, неведома откуда взявшись, вдоль нее полз немецкий танк. «Где-то они все же нащупали себе тропку в этом березняке», — недовольно процедил сквозь зубы Филиппов.
Немец, двинулся сначала прямо, но затем, будто опомнившись, повернул башню в сторону орудий и резко завернул вправо, скрываясь от них за пригорком. Едва не зацепив стволом пушки поросшую сухим быльником насыпь, он стал, прикрываясь ей и повернул башню в сторону почти добравшейся до места Т-шки.
…Ей хватило одного снаряда. Он легко прошил лобовую броню и взорвался, ударившись в двигатель. Старая техника, …бензин. Т-шка выплюнула назад свои потроха и вспыхнула, словно факел. Никто из экипажа не уцелел.
Горел Т-16, горело все село, …загорелся и немец. Это расчет Вакуленко отомстил за товарищей и израсходовал на него последние снаряды. Теперь остаткам батальона оставалось лишь одно — залечь в окопах и ждать «гостей». А те и не заставили себя долго ждать.
Медленно подползая к Легедзино, танки уже даже не стреляли. Наверное, попросту не видели куда. Въезжали на окраину и, если обнаруживали в смотровые щели окопы, утюжили их гусеницами и днищами, заставляя красноармейцев перебегать с места на место и нещадно поливая их из пулеметов. Большая часть немецких машин осталась в поле, как видно пологая, что и те, что вошли сейчас в село, вполне справятся с остатками русских.
Что-то около трех часов с начала их заключительной атаки то тут, то там хлопали советские винтовки, изредка в танки летели гранаты или бутылки с зажигательными смесями, где-то внезапно возникали рукопашные схватки. Это немецкие автоматчики натыкались на малые группы по сути уже безоружных красноармейцев.
За раскуроченным взрывом картофельным копачом лежал майор Лопатин, и достреливал последнюю обойму своего ТТ. Из густых зарослей смородиновых кустов позади него подполз Долдашев:
— Все, командир, — вытирая лицо от затекающей в глаза крови, выдохнул он, — переставай воевать. От Филиппова к тибе пиришли шеловек двадцать. Камбата убили, танк задавил. На той старане нашх совсем уже нет. Мы тольк и остались. Шьто делаим?
Заместитель начальника штаба опустил пистолет:
— Все, Каирболат, — прохрипел он, — труба дело. Как мы не трепыхались, а пришел наш последний час. Что не страшно?
— Нет, камандир, — ответил проводник-кинолог, — тольк сабак нашх жалко. Хороший был в этот раз, луший сабак. Все! Золото, а не сабак. Слыш тиха? Сидят, не гавкают. Видят все. …Нас подавят танком, их перстриляют. Жалко
— Не доехал еще сюда ни мой, ни твой танк, — горько улыбнулся Лопатин, — кто нас подавит? Зае…ся гонять за каждым, а, Долдашев? Так чтоль?
— Так, камандир.
— Ну вот. Ты давай-ка, собери там, за хатой, в окопчике, всех, кто остался, и отправь Соловьянова, пусть открывает вольеры. Слышь? Всем уцелевшие проводники, собак распределите меж собой. Кого травить будем — сам знаешь. Сейчас и я, …как-то поднимусь и приду к вам. Присмотрюсь только, куда тут лучше ударить …по танкам штыками да собаками. Не кисни, Долдашев, ща мы устроим им «барыню с выходом».
— Камандир, — собрался было идти, выполнять приказ Каирболат, но остановился, — есть же у нас шашк с дымом. Сматры, ветр в поле тянет, вишь? Давай пошлем дым в танки? Много будит дыму, а станет, как туман, немц нас не видеть будет…
— Умно, Долдашев, молодец, — щурясь на усеянное танками поле, похвалил проводника Лопатин, — так и сделаем, собирай людей.
часть 1 глава 3
ГЛАВА 3
В приемном пункте для раненых и больных стояла невыносимая жара. В окнах всего огромного здания практически не было стекол, но и это мало спасало от зноя. Хенрик Вильгельм Мюнх, как другие больные и раненные, доставленные в Ровно из разных концов Украины, были просто вне себя от злости, но, в отличие от своего соседа, предпочитал отмалчиваться.
— На кой черт всех нас было сюда тащить? — В который раз возмущался говорливый больной, обосновавшийся на кровати справа. — Можно же было меня оставить в перевязочном пункте прямо там, под…, как же называется эта дыра? Нет, подумайте! Одного они оставляют там, другого, третьего…, а меня, Юргена и Хаффмана поволокли черте куда! И не жалко им было отряжать под это дело машину, людей, …да и трясти нас полста миль им, разумеется, тоже было не жалко.
— О, служивый, если хочешь, давай я замолвлю за тебя словцо? — Не выдержал тот, кто после ампутации правой кисти только пару часов назад пришел в себя. — В подвалах, где хирурги отрезают нам все лишнее, достаточно прохладно, и почти нет мух. Мне оттяпали руку. У тебя, я гляжу, тоже забинтована конечность, скажи сестре, что тебе плохо, и тебя повезут туда. Только, я тебя прошу, расскажи слово в слово хирургам все то, что ты уже час излагаешь здесь. Если не руку, то хотя бы язык они тебе отрежут, и нам всем станет легче…
— Черта с два меня туда переведут, — не сдавался сосед, ничуть не обидевшись на такой недобрый посыл, — где тебя ранило в руку, солдат?
— Я оберефрейтор, — вздохнув, уточнил новоявленный калека, — здесь, под Ровно. Партизаны напали на колонну.
— Счастливчик, — сокрушался «говорун», — слышали? Он герой. Все на руке зарастет, это не беда, у тебя же осталась другая. Поедешь домой с этой чертовой войны, тебя встретят, как героя! У тебя ведь пулевое?
— Осколочное, — морщась о боли, ответил оберефрейтор, — вырвало три пальца и раздробило кисть…
— Все равно, — не сдавался «говорун», — ты герой, все вы герои. А нас…, — он потряс в воздухе своей забинтованной конечностью, — Юргена укусила змея в болоте возле Винницы, где они что-то грандиозное строят, на Хаффмана напала какая-то дикая собака в селе у колодца, а меня…, меня цапнула русская лошадь, когда я выводил ее из стойла…
По палате пробежал смешок.
— Да, — улыбнулся своим же словам «говорун», — лошадь! Прокусила одежду, до крови и даже вырвала кусок кожи, размером с сапожный каблук. А теперь представьте, меня, Юргена и Хаффмана разделяла сотня километров, но нас зачем-то собрали в одно место, промурыжили там сутки и затем притащили сюда. Берут нашу кровь, изучают в ней что-то, будто я какой-то феномен. Сумасшедший дом какой-то.
Должен сказать, что я поверил бы в то, что в лазарете нашей части собрали одних идиотов, но как тогда быть с медиками из частей ребят, что прибыли со мной? Выходит, и там все обстоит так же?
— У них приказ, — не удержался Хенрик, — полежишь немного, пойдешь на первую беседу с «Ангелом» и, думаю, сам обо всем догадаешься…
— Лучше бы тебе помолчать Мюнх, — не дал ему закончить унтерштурмфюрер Фёллер, — хватит с нас одного болтуна.
— О, — тут же навострил уши укушенный лошадью, — да вы тут все знакомы? В бинтах. Откуда вы, ребята?
— Из-под Умани, — неохотно ответил Феллер.
— Ух-ты! Да, я слышал о том, что в одном месте там творилось, — вдруг встрепенулся «говорун», — у нас ребята говорили. Эй, а что правда, что там русские воюют собаками-людоедами.
— Что за ерунду ты несешь? — Недовольно вздохнул унтерштурмфюрер и отвернувшись к стене, прикрылся простыней.