Все радуются, Диму поздравляют, а Аленка весь этот день плачет. Это детские искренние слезы, которые можно собрать в сосуд и продавать на черном рынке за бесконечность. Потому, что они настоящие.
Плачет и село, скапливая вокруг одноэтажных домиков серые тучи. Постоялый — на то и Постоялый, что врос в это место не только привычками или спокойным образом жизни, но и всем телом целиком.
Село злопамятно. Особенно, когда дело касается его родных детей. Поэтому подобные выходки оно, как правило, не прощает…
5. 2009. Буржуи
Вечером Тимка напяливает свои ядрёно-салатовые сланцы, закидывает на спину сумку с ракетками для бадминтона и присаживается одним коленом прямо на пыль. Разводит руки в стороны, чтобы оттолкнуться так, как учили в школе на уроках физкультуры, и решительно выдыхает:
— Сегодня Аленке точно не проиграю!
Но движение справа, что замечает боковым зрением, заставляет его помедлить.
Он по-волчьи оглядывается на шуршащую зелень, сверкая выбритой на виске молнией, да едва сдерживается, чтобы не вскрикнуть от неожиданности.
— Феюшка-Тимофеюшка!
А это всего лишь соседская девочка узбекской семьи, Алсушка. Выглядывает из-под кустов смородины, игриво шевеля густыми черными бровями, и чуть ли не с открытым ртом обсматривает Тимку.
Их дача — последняя на этой стороне дороги. После оранжевых ворот, Бочки, Аленки и даже после Тимки — дачи по соседству. Дальше пыльная тропинка сворачивает вправо, к парочке заброшенных участков, после которых — развилка. Иногда Тима видит, как Злая Олеся тащит в те места полные ведра с овощами и бедоны с молоком, а возвращается налегке, на ходу пересчитывая деньги. Очевидно, и там живут люди, но Аленке с Тимкой незнакомые.
— Опять ты, — Тима поднимается, немного жалея, что задумку бега с рывком осуществить так и не удалось. — Приведение.
Девочка хихикает, теребя черные косы, пока Тимка всем видом показывает, что ему сейчас не до неё: морщится, кривится, но Алсушка и не думает задеваться.
— Хочешь смородину? — она срывает ягоду покрупнее, жует да улыбается фиолетовыми зубами. — Бери, я никому не расскажу... Ой, а ты куда это?
— Туда.
Тимка безразлично машет головой вперёд да откидывает спадающую сумку с ракетками за спину. У него же сейчас соревнование, от которого, возможно, зависит все его лето! Какое ему дело до соседки, что младше его на несколько лет? Вдруг после победы Аленка аж язык прикусит? И подначивать уже будет он ее, а никак не наоборот! Вот заживет он тогда, как король, чемпион всего села! Может, даже самого Ди Каприо незаметно сменит собственной кандидатурой!
— Феюшка-Тимофеюшка, а можно я с тобой пойду?
«Прилипала», — чуть не вырывается вслух, но Тима тут же сдерживается. Знает ведь, с какой добротой относятся его дедушка с бабушкой к Алсушке, поэтому не грубит, совесть не позволяет.
Все ее жалеют из-за семьи. Отец хмурый ходит, вечно чем-то недовольный. Эдиком его кличут. Если сравнивать со Злой Олесей, молочницей, то с ней хоть можно найти общий язык и договориться, а к Эдику даже с бытовой просьбой не храбрятся обращаться — сам вид отталкивает. На голове всегда берет с козырьком, под которым прячет сморщенные густые брови и обеспокоенный взгляд. И если мимо проходит, то всегда что-то неразборчиво бормочет, шевеля усами — будто проклинает!
Какими «титулами» его только не нарекали: и зеком, и коррупционером, и «жалким гастарбайтером». Кто-то вообще верит, что по-русски он ни слова не понимает, хотя Алсушка говорит чисто и без акцента. Но сам Эдик не торопится развевать ни одно из этих сомнений или что-то подтверждать, вот соседи сами к нему с расспросами и не лезут. Только Алсушку лишний раз лестными словами одаривают или сладость какую подкидывают. А жизнь Эдика Постоялые додумали за него сами.
— Ну, ладно, пошли, — бросает Тимка, а сам внутри уже корит себя за проявленную слабость.
Но вон, раз Алсушка вся сияет, аж вприпрыжку рядом топает, то, значит, взял ее с собой не зря. Предки бы точно его за это похвалили.