Иногда день там может потягаться с целым полугодием в городе по густоте событий. Поэтому Аленка завидует тем, кто помимо лета выбирается в село еще и на Новый год, и на майские праздники — сразу кажется, что целую жизнь пропустила, когда слушает десятки историй, в которых ее нет.
А про Постоялых села и вовсе заикаться не стоит, потому что Аленка завидует им больше всего. Ведь город с селом и близко-то не сравнится — все дети дачников это понимают. В городе — пробки, машины, посеревшие обои от смога, серые краски осени и зимы, а здесь даже пыль особенная! Некоторые собирают ее, завязывая в пакетик, и увозят с собой, как кусочек светлых воспоминаний. И Аленка так сделала в прошлый раз, грезя целый год о новой встрече со знакомыми ребятами, с бабушкой Ниной Игоревной, с вишневыми деревьями, бассейном...
А теперь поездка на дачу — реальность. Вот оно, настоящее! Аленка елозит по заднему сидению, да предвкушает вовсю. И даже почти не замечает, что ей еле дышится.
Багажник автомобиля доверху заполнен пакетами с «барахлом», включающим полотенца, купальники, кремы от загара и рапторы с пластинками от комаров. Из еды: нутро холодильника целиком, запакованное и обернутое в газетки, чтобы по дороге что-то ненароком не протекло. Захватили все, и даже о залежах с самых верхних полок кухонных шкафов не забыли, а то жалко-то, если за лето пропадет.
А поверх всего остального, по традиции положен «бабушкин табурет».
«На порог без него не пущу, верите? — напоминала Нина Игоревна во время каждого телефонного разговора. — Обратно отправлю! За табуретом!»
Не забыли. Вон, еще чуть-чуть, и деревянные ножки коснутся плеча Аленки, пока та грызет давящий ремень безопасности и тянет из-под него зажатую копну каштановых волос.
Все трясется и гремит под «Невозможное возможно» Билана с радио и фальшивое подпевание мамы Аленки, Маши, постукивающей по рулю под бит. А черепашка Дуся умудряется спать в такой обстановке, покоясь в коробке на коленках Аленки. Но и ей скоро хорошо будет — выпустят животину на свежий воздух да позволят вдоволь набегаться на траве после спячки.
Дорога долгая, но интригующая. Два часа по кочкам, колдобинам, пыли и грязи. Но когда Аленка подпрыгивает от резкого спуска вниз, замечая камыши в воде и кусты с крапивой, то понимает — все! Приехали уже почти!
Аленка ерзает на месте, выглядывая из открытого окошка, пока непослушные пряди волос выбиваются из хвоста от ветра и лезут в рот.
— Сядь, Ален, вывалишься же!
Но та как будто и не слышит. Щурится, мотает головой, пока до мамы-Маши не доносится радостное оханье дочки:
— Калитка! Мам, гляди, калитка!
Да, вот она. Долгожданная калитка. Главный проезд вглубь дачного поселка.
За заросшим плющом и зеленью прячется. Ржавая, кривенькая, ничем непримечательная. Словно село нарочно скрывает ее от посторонних глаз, чтобы пропускать только избранных, достойных.
Аленке кажется или за калиткой и природа более яркой палитрой окрашена? И деревья покачиваются, ветками-руками маня внутрь, указывая на пыльную тропинку. Это не дорога из желтого кирпича — лучше! А калитка — точно портал между двумя мирами: селом и городом. Прокатишься мимо нее, и совсем другим человеком себя ощущаешь. Как будто и сам меняешься, и воздух за ней другой, и длительность времени — сплошные чудеса!
С калитки все всегда начинается, ей же и заканчивается. Она — точка отсчета Аленкиного лета.
Руки Аленки уже тянутся к двери машины, немного взбудоражено трясясь, но та не спешит ее открывать — ждет сокровенной просьбы.
— Ален, — нарочно тянет мама-Маша, не без удовольствия наблюдая за тем, как лицо дочки с каждой секундой становится все счастливее. — Пойдешь, откроешь калитку?
А ту два раза и не проси.
Уже бежит по дорожке, пока песок щекочет пятки в открытых босоножках.
Подходит к калитке, сдирает свежий вьюн, что успел крепко вцепиться в металлический каркас, и дергает за ручку — не поддается. Препятствуют железные цепи, смыкающие две стороны калитки между собой.
— Легкотня!