Тима тащит Аленку за руку, пока та, отталкивая Тиму назад, вырывается вперед, объявляя внеплановые негласные соревнования, в которых она в очередной раз побеждает.
Но Тима идеей загорается так, что даже бремя поражения на себя не взваливает, да и след его грусти исчезает, как будто того и вовсе не было. В этом и заключалась Аленкина миссия. А что скажет Виктор Михайлович – это уже совсем другое дело.
Родная Бочка встречает ребят радостнее обычного — от того, что эти двое обделили ее сегодня вниманием, и на пустыре почти не появлялись.
Проходят вглубь пустыря, вдоль стен буржуйской дачи, к обветшалому одинокому домику с покатой крышей. На протянутой веревке, привязанной к сосне, на прищепках висят шорты с пожелтевшими майками, что словно флаги и знамена меченой территории развеваются на ветру.
Дверь, на удивление ребят, открыта.
Поднявшись по ступенькам, ступают внутрь. В кабинете участкового, что больше напоминает Аленкин школьный архив за актовым залом, стоят фотографии с молодости на шкафчиках, медали и почетные грамоты. А в центре на столе, за которым никто не сидит, красуется общеизвестная раскрытая папка «Дело» с отмеченной галочками посещаемостью.
— Да сколько раз говорить, что телефон в другой комнате? — показывается недовольный участковый, почесывая пузо.
— А мы не позвонить пришли, Виктор Михайлович. Мы к вам пришли!
— Так это еще хуже… ну давайте, выкладывайте, слушаю.
Усталый участковый со вздохом плюхается на стул да наливает себе что-то под столом, случайно блеснув стеклянным графином.
— К вам так часто приходят Постоялые с дачниками, что ли? — начинает издалека Аленка.
— Приходят? Мягко сказано! Толпами по утрам иногда дежурят, в окно заглядывают, смотрят, как я дрыхну. Ждут, когда встану. Совсем чокнулись уже с этим Хворостом… но сейчас еще поспокойней, да. Вот тогда, в ноябре две тысячи девятого, я сам чуть не чокнулся! Хотя, кто его знает, может, все-таки, чокнулся…
Отпивает не с бокала, в который налил, а из горла графина. Морщится.
— И что вы думаете? О Хворосте? — спрашивает Аленка, игнорируя тормошащего за рукав предостерегающего друга.
— А чего думаю? Алкаш какой-то бедолага по дачам побирается ночами, а все и легенды про него напридумывали, считалочки, господи, даже песню на днях слышал!
— Виктор Михайлович, а вор? Вы подозреваете кого-то? — продолжает Аленка, пока внезапно притихнувший Тима переходит на незаметные пинки ногами под столом.
— А с чего вы вообще решили, что Хворост и вор — два разных "человека"? — улыбается розовощекий участковый, выделив последнее слово. — Потому что Хворост — зверь?
Смеется. Звонко и долго, похрипывая, а потом и вовсе чуть ли не задыхается от кашля. Дети опасливо переглядываются, пытаясь вежливо выдавить улыбку в ответ.
— Хитрый черт он. Приотворяется немощным, а сам вон какие заварушки проделывает. Хотя, чтобы обокрасть дачу корейцев, много ума не требуется...
— А подозреваете ли вы кого-то конкретного?
— Я? Нет. Но, вон, соседи все как один думают, что это заключенный один местный, виновный в убийстве. Что якобы эта маньячелла сбежала на волю и теперь терроризирует все село… О, а еще одна смешная версия, что он окочурился в тюрьме, помер, и теперь в виде духа является в образе лысого деревянного чудища. Ну и бред, да? Ха! А… еще жалуются на Эдика. Многие, кстати. Но чего Эдик им-то сделал? Не понимал никогда и, видимо, не пойму...
— А Хворост не...
— Уф, да чего вы все заладили? — не выдержав, почти воет участковый, хватаясь за голову. — Хворост-шморост, хватит! Посмотрите на себя, вон вы какие, молодые, так живите! Не тратьте свое лето зря на всякий мусор, другие это сделают за вас!
Ложится на стол, закрывается волосатыми руками.
— Я так жалею. Обо всем. Вы даже не представляете. «Витя – мамина гордость». Да, это я. Залюбленный мамкой дитятко с пивным пузом, вечной апатией, катастрофическим уровнем лени и фатальной бесперспективностью. Мамка при жизни делала за меня все – даже на пост участкового устроила, знаете, как долго бегала, договаривалась, чтобы меня взяли? Зато как ее не стало – все, ничего не изменилось. Для «Витеньки» это был конец, финал всего. Вон, видите те медали и грамоты? Большинство — со времен моей школы, потому что других достижений у меня попросту нет. Может, я хотел стать певцом? Может, у меня космический потенциал? Может, я должен путешествовать по миру, а не заниматься всей этой парашей и выдуманным Хворостом, а? Хах, говорю с вами, делюсь несбыточными мечтами, а сам струсил даже на выпускном признаться девочке, которая нравилась…