Тима с Аленой после первого неудавшегося раза проснуться, понимают, что этот вариант изначально не подлежит рассмотрению — что-то невозможное даже для них.
Поэтому остается одно: обмануть родню и задержаться в один из вечеров. Не идти домой, рискуя поссориться с предками и получить несколько заслуженных оплеух, зато поймать потенциального Хвороста…
Таятся в кустах по разные стороны дороги, и терпеливо ждут. Не жалуются, не капризничают, хоть на часах уже успевает перевалить за начало девятого. И не реагируют, когда бабушка Тимы громко его окликает. Они знали, на что шли. Знали, какие будут жертвы. И теперь очень надеются, что все старания в итоге окупятся.
Наконец, в сторону обвитых плющом ворот, направляется Эдик. В старом поношенном пальто, и берете с козырьком, скрывающим лицо.
Засовывает руку в карман, почесывая свои черные густые усы, да пытается достать ключи, как те неожиданно падают на землю — прямо к ногам Тимки.
Конечно, Эдик сразу мальчика замечает и вытягивает руку, чтобы тот передал ключи.
Аленка тут же выскакивает из собственного укрытия, готовясь наравне с другом напасть на Эдика, но тот лишь хмыкает:
— Вай, дети! Как к месту. Задержитесь-ка на минутку...
Аленка с Тимкой переглядываются и дружно опасливо сглатывают.
Не сговариваясь, кидаются вправо. Бегут от дяди Эдика. Сейчас он в темноте ночной как согнется, как перевоплотится в Хвороста — и все! Мама не горюй.
Аленка первая подбегает к зеленым воротам Тимы, да начинает дубасить и кричать во все горло:
— Тамара Ивановна! Евгений Палыч! Это мы, открывайте!
И Тимка рядом не отстает, стучит с большей силой. Так, будто от их ударов зависит скорость стариков.
Не слышат. Как назло не открывают, а злосчастный Эдик, смахивающий на страшную версию почтальона Печкина, уже так близко!
— Бежим! — мальчик хватает Аленку за руку да тянет за собой вперед. Они проходят поворот, две заброшенные дачи за ним. Аленка чуть не врезается в забор тупика, но Тима ведет ее дальше, за поворот. А там — развилка. Дорога разделяется на две, ведя в абсолютно разные стороны.
Эдик похрамывает, хрипит — ну точно вылитый Хворост! Отстает, но не сильно, прозеваешь, и вмиг нагонит.
— Куда дальше-то, Тим?
Аленка мельком замечает березу на развилке с прибитой на ней дощечкой и бросающейся в глаза надписью "Направо пойдешь — коня потеряешь, налево пойдешь — смерть свою сыщешь".
— Смерть не хочу, бежим направо!
Право оказывается коротким. Несколько дач по периметру тропинки оканчиваются тупиком со всех сторон.
Мгновение промедления, и Эдик наступает. Его черные густые усы поднимаются под ритм воющего ветра, могучих плеч и грозно сморщенных бровей.
Он закашливается от долгого бега и сплевывает, согнув ноги в колени и опираясь на них. Когда спина становится крюком, а тело принимает форму вопросительного знака, отражая в тени луны вырисовывавшийся черный горб, ребята забывают, как дышать:
— Хворост...
Он подходит и надвигается нерушимой стеной. Злой, уставший, но уверенный.
Аленка жмется все к стенке тупика, к обвитому зеленому плющу. Поворачивается вправо — и у Тимки в глазах читает ужас.
Почему она боится Хвороста? Почему тогда, в июне, наблюдала за ним без страха, с любопытством? Потому что тогда он ее не видел? Или потому что «монстр» был сыт? Почему же подкашиваются ноги, и так быстро стучит сердце от незнания исхода собственной судьбы?
Вдруг мелькает вторая тень. Более скромная, ненавязчивая, но все-таки цепляющая внимание остальных. Выходит, показывает себя, устраиваясь на дорожке сразу после Эдика, что-то неразборчиво хрипит вместо вежливого реверанса в знак приветствия, и смотрит, как реагирует небольшая публика в три человека. Тима вскидывает руки вверх и выкрикивает:
— Эдик, смотрите! Там сзади вас...
Эдик оборачивается. Настоящий Хворост оказывается выше его на целую голову. Лысый, с длинными худющими ручками и ножками — точно так, как его все описывают в байках. Рядом с ним дети понимают, что Эдик даже и на его пародию в костюме на Хеллоуин мало похож будет.
Эдик третьим лишним теперь впивается в стенку и жалобно шипит тихое: "Вот шайтан, что же это…"
Но Хворост лишь балуется, не решает надолго задерживаться. Криво усмехается, да ковыляет в темноту, пока с его лохмотьев спадают сухие листья — единственный след, который остается после его ухода.