— Хорошо-хорошо, убираю, вот, — выключает фонарь. Кладет его на землю, как оружие какое-то. Чувствует себя, как преступник, которого только что заловили.
Почти раскрыв рот, смотрит на Хвороста без малейшей толики страха. Глаза его блестят, Луну отражают. Он держит в руках что-то шевелящееся. Потом неспешно, кряхтя, хрустом разминая кости, наклоняется и ставит напротив фонаря что-то округлое, что в эту же секунду лениво ковыляет в Аленкину сторону.
— Дуся... — ахает Аленка, всплескивая от радости руками. — Дусечка, родная моя!
Берет ее на ручки — Дуся сразу своими когтями ей в пальцы впивается и принимается их любя карябать.
Но все хорошо. Как будто и Хворост вместе с Аленкой улыбается, подкупаемый искренним задорным смехом везения девочки.
— Спасибо тебе! — к Хворосту обращается. — Спасибо, что не съел мою Дусю! Спасибо, что нашел и принес!
Аленка клянется самой себе, что в этот самый момент хочет подбежать и обнять Хвороста. Но стоит ей сделать незаметный шаг в его сторону, как тот пятится. Назад отступает, как неприручённый дикий зверь, пыхтит.
— Я на следующий год приеду! Летом! — непринужденно восклицает. — И конфет лимонных несколько тонн тебе захвачу! Веришь?
Хворост почти не моргает. Молчит. Ничего не отвечает. Но то, что слушает — очевидно.
— Но сегодня ты молодец! — продолжает Аленка. — Всю жизнь твой поступок помнить буду, вот зуб даю! И отплачу тебе ещё сполна, обязательно отплачу!
Машет ему ручкой и бежит к зовущей ее маме-Маше. Показывает Дусю, чем удивляет ее и Нину Игоревну, и те сразу начинают шутить про то, что ей в археологи идти надо или в кладоискатели.
«А я и пойду! — взбудоражено думает Аленка. — Вон, Хвороста даже разыскала! Единственная, можно сказать, во всем селе!»
— А чего? Нашлася-таки? — проходит мимо гуляющий перед сном Евгений Павлович . — И как? а самое главное — где? — дивится дед уехавшего Тимки, радостно похлопывая по коленкам.
— Сама приползла! — Аленка всегда смотрит в пол, когда врет, и этот раз — не исключение. — Возле мангала нашего терлась, ночлег себе рыла, а я и услышала, как она скребется…
— Фух, как я рад-то за тебя! Ну к чертям этот загон! Выкинь его, сожги, на маленькие щепки поруби эти дрова, чтобы дух их простыл! Чтобы даже маленьких... эти... ну как эти прутики тонкие называются? Ветки?
— Хворост?
— Да-да, чтоб его, проклятого.
Конфеты бы не забыть на следующий год. Лимонные. А то ведь обещание уже дано, остается только несколько тонн таковых притащить…
Едут в темноте. Еще в машине, когда Аленка сидит на заднем сидении, держа коробку с черепашкой на коленках, чувствует, как панцирь измазан чем-то липким, даже немного противным на ощупь.
«И где это ты там наползалась, Дуся?» — наивно улыбается Аленка, все равно не прекращая гладить черепашку и приговаривать, какая она распрекрасная!
Приезжают уставшие после полуночи и сразу заваливаются спать. И только на следующее утро, когда Аленка пойдет кормить черепашку, при солнечном свете заметит засохшие бордово-коричневые разводы красок на панцире. Поднимет Дусю вверх тормашками, увидит смазанный след чужих держащих пальцев, и поймет, что вчера руки Хвороста не были измазаны краской.
Они были в крови.
Часть 2. Реальность
Вышел Хворост из тумана,
Вдруг заметил истукана.
Хочешь — прыгай, хочешь — вой,
Не вернешься ты домой.
Не боись, твой крик услышат —
Бочка ветром передаст.
Ветвь тонкая, колышась,
Всех разбудит в тот же час.
И соседи вмиг сбегутся,
Будут громко горевать,
А поплакав, ужаснутся,
Что с села пора бежать.
Дачи быстро опустеют,
Стихнет все, пройдет молва.
Лишь в толпе они смелеют,
А на деле – тли слова.
Кто дикарь? Уже не важно.
Мальчик мертв? Не их беда.
Шкуру спас — уже отважный,
А остальное — ерунда.
17. 2011. Т+А
Сказка лета начинается со злобы.
— Не поеду!
Повзрослевшая на год Аленка сидит в узких джинсах на низкой посадке, сложив руки на груди.