Хворост смотрит, как растет его имя. Как приукрашивается то, кем он не является, и потешается от этого еще больше.
На все это смотрит и село. И в какой-то момент решает, что Хворост, как Постоялый, как его родное вечно преданное дитя, стал позволять себе слишком много. И решает его снова наказать.
Аленка жаловалась все, что ее дачу не обокрали, думала, что ей везет? Так пускай в этом году ей достанется больше всех… Частично — по вине Хвороста. Ведь он видит, что происходит, но не вмешивается
Село хочет, чтобы теперь он вмешался. И село сделает так, чтобы он вмешался.
Его считают зверем? Так он им станет. Кожа огрубеет, высохнет, он превратится в человека-дерево. Но и этого селу мало. Ему рисуют длинные руки-спички, которые тянутся, когда он почти нагоняет жертву? Да будет так. Хромает, грозно рычит и хрипит? Не сложно.
Хворост чувствует, что будет дальше. И к встрече своей судьбы он готов…
20. 2011. Холодное тело
Первое, что делает Аленка — включает свет. На полу лежит бездыханное тело Нины Игоревны с распахнутыми в ужасе глазами. Правая рука все еще слабо цепляется за спицы и пряжу, а недовязанные носки уже насквозь пропитаны кровью.
Аленка подходит ближе. Опускается на корточки, трогает пальцами кровь, чтобы убедиться, что это не клубничное варенье, как тогда, в детстве, когда она мазала им руку столовым ножом. Но нет. Хоть и по ощущениям жидкость такая же вязкая, но это точно не варенье…
«Ее нельзя так оставлять!» — думает Аленка.
Но поднять Нину Игоревну не может, чтобы перетащить на кровать. Приподнимает, но бабушку тут же неаккуратно роняет, сама того не желая.
Случайно пачкает футболку и джинсовые шорты.
О чем она только думала? Она вернется к дяде Эдику! К оранжевым воротам, Олесе и Ди Каприо. К Славе и Сеньке. К Моришке, в конце-то концов! Попросится и постучится к кому угодно, лишь бы не находиться здесь и секунды дольше! Иначе как она собирается спать с мертвым телом в одной комнате?!
Выключается свет. Искры падают с люстры — Аленка рефлекторно отскакивает.
Понимает, что стоит спиной к двери и выключателю. Перед ней только бабушка и стенка. И если убийца все еще в доме, то, вероятно, он прямо сейчас усмехается позади. Значит, он и выключил свет, и в любой момент может перейти в нападение…
Аленка дергается и резко разворачивается, обходя Нину Игоревну. Никого нет. Только сместившийся с места аляпистый желто-болотный шкаф грозно возвышается рядом, закрыв место двери.
— Я пройду, — шепчет Аленка. Логика в голове рушится, как и стабильность эмоций, но Аленка старается говорить прямо. Она верит, что выйдет из этого дома. — Встань, где стоял!
Сходит с ума. Разговаривает со скрипучим ярким шкафом, который все детство пугал не только ее, но и бабушку до конца жизни.
Включается потолочный вентилятор. Начинает кружиться так, что раскачивает весь дом, и стоящую на полу Аленку.
— Поплатишься, попла-а-атишься, — ревут лопасти вентилятора. — За все попла-а-атишься.
Аленка хватается за голову и забивается в самый дальний угол комнаты. В поле зрения попадает только нога бабушки и трясущийся шкаф. Она жмурится. Считает, что закрытых глаз ей мало, поэтому закрывает лицо руками. Было бы еще одеяло, которым можно укрыться, и все бы тут же закончилось. Как в детстве. И тени бы пропали, и бестолковый шум, что сейчас кажется ей членораздельными словами.
Проснуться. Она должна проснуться.
— Подвинься, — вдруг слышит хрип вдалеке и приоткрывает левый глаз.
Шкаф недовольно хмыкает и лениво двигается влево на несколько сантиметров.
— Подвинься, я сказал! — громыхает осипший голос, на что шкаф тут же вздрагивает и возвращается вплотную к стенке на свое место.
Аленка слышит шарканье. Натыкается на Хвороста. Видит его силуэт.
И тогда ни о чем не думает. Только о злости. О том, что кто-то хладнокровно зарезал Нину Игоревну в ее собственном доме. О том, что никогда больше ее не увидит.
И все из-за него. Из-за Хвороста.
Она кидается на него. Взревев, раскрывает свое тайное убежище и запрыгивает на его высокую спину. Взбалмошно бьет по разным местам, тянет за черные лохмотья — те трещат по швам и в некоторых местах рвутся.