Хворост молчит. Темнота медленно сползает с его силуэта и, приближаясь к лунному свету рядом с окном, в какой-то момент исчезает вовсе.
— За что ты так со мной? — плачет Аленка. — Я же всегда защищала тебя, вставала на твою сторону… кормила… вот зачем? Зачем ты это с ней сделал?
Слезы. Они ее душат. Пелена затуманивает взор. Аленка даже не смотрит в сторону Хвороста. Сжимает руки в кулаки, готовясь к очередному нападению. Она его не боится!
— Но это не я, Аленка... — хрипит Хворост. — Я бы никогда не обидел твою бабушку.
— Да, я знаю, — пищит девочка, поджимая трясущиеся от подступающей истерики губы. — От того и теряюсь: кто это может быть?
— Ты мне правда веришь? — удивляется Хворост.
Спускается с него и обессиленно падает на коленки.
— Когда я вошла — ворота были открыты. Значит, бабушка сама впустила кого-то. И спокойно села вязать при нем потому, что знала этого человека… но я не знаю! Все это так сложно, так неожиданно!
Аленка всплескивает руками. Боковым зрением замечает кого-то третьего в комнате, помимо их с Хворостом, и тут же оборачивается — никого.
— Ого, ты и его видишь? — замечает реакцию девочки Хворост.
— Не вижу, но… Погоди, рядом с тобой еще кто-то стоит, верно?
— Верно.
— Это село! — несвойственным детским голосом выдает Аленка. — Я его не вижу, но чувствую. И раз ты на стороне села, то тебе можно довериться.
Село улыбается. Обнимает своих детей невидимыми руками и почтенно кивает каждому. А Аленку целует в щеку, оставляя на ней след дурмана, от которого девочку тут же начинает клонить в сон и расплываться реальность.
— Ты до сих пор не считаешь чушью разделение людей на Постоялых и просто дачников. Я правда поражен, — хрипит Хворост. — Да еще в твоем-то возрасте?
— Я никогда так и не считала это бредом, — зевает Аленка. — Просто верила. Так я права? Ты – часть села? Ты выше по званию, чем Постоялый?
— Сейчас — да. Но село хочет… «переродить» меня.
— Переродить?
— Потому что я не его дитя, как оно утверждает. А дитя слухов. Поэтому и должен им соответствовать.
Смотрит. Не будь ей так все равно, она бы обратила внимание на то, что на свету Хворост даже отдаленно не напоминает зверя. А еще заметила бы, что лицо Хвороста ей знакомо.
— Засыпаю. Но я не могу спать в этом доме! — беспомощно жалуется Аленка. — Не могу и на секунду дольше здесь находиться.
Хворост переглядывается с селом и, получив его разрешение, берет Аленку на руки и ведет вперед. Ему больно. Он все еще слаб. Каких трудов ему стоит разогнуться и выпрямиться — Аленка никогда не узнает. Каждый шаг он сдерживается, чтобы не застонать в муках, а лишь тихо кряхтит, медленно хромая.
Куда идут — Аленке не важно. Не дома — главное. И не рядом с остывавшим телом.
Минуют голубые ворота, буржуйскую дачу Близнецов, обветшалый домик с искошенной крышей Виктора Михайловича, безмятежно посапывающую Бочку, поскрипывающую ржавыми балками-ногами, еще несколько дач, болото... и вдруг останавливаются.
Хворост стучится в оранжевые ворота.
Приоткрывает злая Олеся – Аленка сразу ее узнает. У них глаза с Ди Каприо одинаковые, но у этой более уставшие. В халате с улыбающимися дельфинами Олеся тут же перестает ассоциироваться со «Злой Олесей».
— Чего это? Три часа ночи! — гремит на все село разъяренная Олеся. — Это бардель тебе, что ли?
— У нее бабушку убили, а родители неизвестно когда приедут, — спокойно объясняет Хворост. — А в доме спать с трупом она не будет.
Олеся пыхтит в нетерпении, но сразу не гонит. По сторонам смотрит, пока думает.
«Неудобно же, — спросонья ругает себя Аленка. — Такого делового человека еще более обременять – додумалась же!»
— Простите пожалуйста, мне ничего не нужно, — говорит Олесе Аленка. — Я, наверное, пойду…
— Погоди.
Олеся на нее опять смотрит. Сначала пускает, со скрипом затворяет дверь, потом выдает:
— И где я ей постелю? В свинарнике?
Даже останавливается, как будто уже жалеет о собственном решении.
— Сама и будешь спать в свинарнике, если так угодно, — похрюкивает Хворост. — Например, на втором этаже раскладушка есть…
— Нет, Дима, с тобой она спать не будет, — отчеканивает Олеся.
— Я просто рассуждаю.
— Со мной ляжешь, — заключает Олеся. Сама уходит, и жестом разрешает последовать за ней. — Кровать двуспальная, мужика нет и, видимо, никогда уже не будет…
— Не говорите так! — с трудом выговаривает слова засыпающая Аленка. — Вы же вон какая…
— Это шутка, — мрачно улыбается. — Идем. Дам тебе одну из своих старых ночнушек.