Аленка оборачивается, обходит комнату, проверяет все укромные уголки, и, наконец, заставляет себя поверить в то, что в помещении находится только она одна.
«Это все дача. Точнее, село это. Уже приняло меня в свой круг! — размышляет внутри себя. — Дома в городе хоть годами подряд сидеть буду — подобного и во сне не увидишь! Такое только здесь. Здесь, и нигде больше!»
Вроде бы радоваться должна, что ее это место вниманием не обделяет со второго дня прибытия, но душа в пятки уходит. От одной мысли, что что-то могло стоять и смотреть, как Аленка спит.
«Наблюдало за мной, а потом еще и одеяло незаметно забрало... утащило, спрятало! За такую мелочь специально взялось, чтобы я только от этого вся от страха тряслась! Как все провернуло, да еще и умело так! Не разбудило ведь оно никого этими скрипучими дверцами».
Аленка представляет, как лежит в кровати, а когтистые руки монстра выглядывают из-под желтого шкафа. Как он шевелится, медленно выбирается наружу, скрывая свою уродливую морду во мраке, и направляется в сторону спящей Аленки.
Жутковатую картинку нарисовало сознание, однако. Целый образ уже монстру придумало, время зря не теряло!
Девочка ежится от прошедшего по спине холодка. И как ей смелости-то ночью хватило спокойно разгуливать по дому? О чем Аленка вообще тогда думала? Не понимает.
Вытаскивает проклятое одеяло наскоро из шкафа, волочит прямо по полу, складывает на кровати, да поверх заправляет алым пледом.
Пусть глаза зря не мозолит! А то видеть его сейчас не может!
— Ален! — от того, как резко прерывается тишина и ее тревожные мысли, девочка вздрагивает. Только через секунду понимает, что зовет бабушка. Не монстр. — Там Тимка в ворота стучится, к тебе пришел!
«Тимка... а может ему рассказать? Про одеяло. Поверит ли? Или отшутится как всегда?»
Последний раз Аленка видела его год назад, как раз в день отъезда. Помнит их соревнования: кто дольше продержится под водой, кто быстрее проплывет, добежит, через ограду перелезет, у кого больше произведений в «Дневнике читателя» наберется, кто выше на дерево залезет, да кто больше килограммов вишни соберет. Последнее закончилось плачевно — упал Тимка тогда, бедный, всю спину себе изодрал и ноги. По-геройски и слова не произнес, не ныл, но слезы сами лились из глаз от боли. Целых два дня он после этого гулять не выходил, мучился...
Тимка — то, с чего как раз и началась Аленкина дача, не считая калитки и тем более песен Ди Каприо. С ним первым из ровесников она познакомилась пару лет назад. Поэтому для Аленки он роднее других ребят. И если дело касается секретов, то скорее она доверит их ему, чем кому-либо другому.
— Иду, ба! — кричит, не выходя из дома, параллельно выискивая пару для носка. — Скажи, чтоб подождал!
Напяливает на себя джинсы с низкой посадкой и первую попавшуюся белую футболку. В зеркало на себя смотрится.
«Вот блин! Пятно внизу огроменное, за пять километров, наверное, видно!»
Роется, полку перебирает — ничего на руки из вещей не попадается, что бы помогло его спрятать!
А переодеваться, да заставлять товарища ждать — не по-человечески как-то. Поэтому накидывает на себя черную кожанку Ди Каприо с красными полосками поперек плеч, которой ночью укрывалась. Немного не по размеру? Закатывает длинные рукава по локоть — вот, другое дело. Заодно и отдаст вещь по дороге! Оранжевые ворота близко, как раз через несколько дач после Аленкиной. Поэтому с курткой на плечах — точно вернуть не забудет!
Деловой воровской походкой выходит на улицу.
А там уже Тимка сидит, Аленкин завтрак за обе щеки уплетает. Поздороваться с ней хочет, да кусок не в то горло попадает — давится. Кашляет, Нина Игоревна тут же вокруг него вертится, по спине принимается стучать. Тот аж весь краснеет, но даже в приступе одышки умудряется рукой заставить себя помахать в качестве приветствия.
— Ну и чего делаешь? — играючи хмурится Аленка. — Помер бы сейчас, да и все!
— Так я ведь вежливым показаться хотел!
— Ну и как? Допоказывался?
Вообще не изменился. Только вырос немного, а так — все тот же парнишка с ободранным носом и коленками. Черные, коротко постриженные волосы без пробора украшает выбритая на висках молния, лицо засыпано веснушками, а губы как всегда искусаны.