К сельской школе, конечно же, ведет левая дорожка.
Примечательно, что в девятом классе учатся только два человека: Он и Катя.
Дима провожает Катю каждый день после уроков домой — по правую сторону после развилки, в конце дороги, ближе к тупику. Там стенка, обвитая плющом, в которую Дима вжимает Катю трижды раз за день: после школы, вечером, и перед сном. Вокруг дома Кати только заброшенные дачи, поэтому Дима целует и трогает ее сколько хочет, когда хочет и где хочет.
И как-то раз его озаряет желание прожить с Катей остаток собственных дней. Не в селе, а в городе.
— Все равно я отсюда тебя заберу во дворец, где играют свирели!
— Высоцкого слова?
— Высоцкого.
Он поет ей песни, сдувает с нее пылинки и поцелуями вырисовывает бабочек на шее. Смотрит на календарь и отсчитывает дни до конца мая. Сейчас ему кажется, что он все спланировал наперед. Раз поступил и точно знает училище, в котором будет получать образование, то все проблемы решены, ведь так?
В день, когда Диму провожает все село, у него даже в сердце нигде не колит — настолько ему все равно на место, в котором провел все детство и отрочество. Конечно, людям, которые любили его и поддерживали, он оставил памятные подарки. И то, с корыстной мыслью, чтобы избавиться от ненужных вещей, зная, что к ним никогда он больше не притронется.
И Катя рядом. Сделала все в точности, как и он. Бросила семью и пошла за ним. Как смело — ему это нравится.
Они добираются на попутках, электричке, автобусах и метро. Обустраиваются в общежитии и допоздна гуляют по городу.
У Димы горят глаза. Ему кажется, что у него получилось ухватиться за жизнь и вцепиться в шансы всего мира. Другие пусть зевают, а он сможет! Он мечтал об этом все это время, и вот, наконец, дождался!
Но селу не нравится, когда предают его родные дети. Оно позволяет Диме побыть в небытие и окрыленной радости еще неделю, а потом забирает у него все.
Димина любимая Катенька переходит дорогу. Смеется, смотрит Диме в глаза и не концентрируется ни на чем вокруг больше. А на огромной скорости летит бетономешалка и слишком поздно начинает тормозить.
А все, что видит Дима — ее. Катю. Видит и понимает, что если сейчас не вмешается и не сделает шаг, то все, над чем он так долго работал, вмиг исчезнет и потеряет смысл. Испарится.
Поэтому он выбегает на проезжую часть, со всей силы отталкивает Катю вперед, и принимает на себя судьбу.
Дима допускает, что спас ее для себя, что действовал из собственного низкого эгоизма. Все просто: он боялся вернуться обратно. В село. К Олесе. Боялся, что если задержится в селе еще хоть на минуту, то прирастет к этому месту окончательно. И стану Постоялым. Поэтому он был готов пойти на все.
Кидается под машину. А сам убежать не успевает.
Ставит на кон жизнь, полностью доверившись не тому человеку.
Жаль, понимает об этом слишком поздно.
Там, в палате, под дозой анальгетиков, когда бинты и перешитое по частям почти заново тело он не чувствует, а только видит, Дима думает лишь об одном. О мандаринах. Ждет Катю, чтобы она его навестила и принесла простые мандарины.
Он так о многом просит?
А все, что делает она — приносит пустую неуверенную фразу: «Прости, я так больше не могу».
И уходит.
А Дима лежит на койке. Думает, что парочку дней, а на деле – больше двух недель.
Везде все чешется. Постоянно. А руки еле двигаются. Даже если с трудом получается дотянуться до зудящего места, там – бинт в сотню слоев.
Чувствует себя, как не до конца распустившийся кокон новорожденной бабочки. Завернутая куколка гусеницы с открывшейся головой. Смотрит на мир: другие улетают. И он хочет. Больше всех остальных. Всегда хотел.
А он и улетает. В своих нездоровых снах. Его постоянно обкалывают обезболивающими, от которых он перестает соображать.
Оказывается, в полубреду он путал всех людей с ней. С Катей. Называл их ее именем — Олеся потом рассказала.
А Дима просто ждал мандаринов. Чтобы она принесла их в белой авоське, положила на тумбочку, поцеловала и ушла. Ему бы и этого было достаточно, чтобы пережить этот ужас.
Но ужас не кончается: отец с Олесей увозят его домой. В село.
И летит его время. То драгоценное время молодости, которое он так долго ждал. Особенно совершеннолетия. Сбежав в пятнадцать, казалось, что к восемнадцати он уже будет познавшим великую мудрость старцем, что не боится завтрашнего дня. Будет уверен в том, что он делает, как он делает и когда.