Но сегодня он опять не может заснуть. Все, о чем может думать каждый такой бессонный вечер - время. Его так много, и в то же время ничтожно мало. Днём, зависший в конкретном бытовом моменте, он смотрит на движущуюся черепашьими шажками минутную стрелку и успокаивает себя, что все не так плохо. А ночью мучается. Понимает, что хотел опередить всех своих пятнадцатилетних, на тот момент, сверстников, а в итоге они намного опередили его. А он отстал. Застрял в развитии и, кажется, даже чувствует, что деградирует.
Почему Катя его бросила?
Тело растёт, а сам он не меняется. Ложится спать, пялится в треснувший потолок, закрывает глаза, открывает — и так проходит год. А все стоит на месте. Есть он, Олеся, коляска и вечное ожидание. Того, чтобы Олеся наконец-то упорхнула в город, чтобы продать зарезанных свиней. А он включит свою «дурацкую» музыку и на несколько дней забудется. Не будет думать ни о чем.
В таких условиях начинаешь радоваться мелочам. Ведь из-за этих самых мелочей он до сих пор любит жизнь. Одна мысль, что где-то там, за пределами этого села, творится другая, хаотично беспризорная жизнь, придает ему силы. Там мечты, свобода, вытянутые руки к любым целям, безо всяких преград. Все сложности - условность, клетка, навязанная обществом и собственными мыслями - всего-то! Диму никогда подобное не останавливало.
Зато останавливает теперь.
Адская стрелка часов все стучит и стучит - покоя не дает. Дима не может опять заснуть. Ворочается, тихонько рычит, то и дело отмахиваясь от комаров, но сон ни в один глаз не шёл.
И тогда он решает прогуляться. Знает, что устанет, и велика вероятность, что на обратный путь не хватит сил, но он хочет посмотреть на звезды.
Поднимается. Криво, чуть не падает, но встаёт, ковыляет до перил лестницы, медленно начинает спускаться, проклиная того, кто ставил деревянные ступеньки и того, кто виноват в громком скрипе половиц.
Но Олеся дрыхнет как убитая всегда - Дима знает. Устаёт, как собака, вот и не достучишься до неё до утра, хоть молотком по голове ей бей. Но осторожность никому никогда ещё не мешала – Дима и не намеревается испытывать удачу.
Появляется желание жить в два часа ночи - живи. Не жди утра, пользуйся моментом! Сейчас, здесь, в эту самую секунду! Уже завтра будет так все равно на перемены, так безразличны собственные цели, которые в это мгновенье кажутся такими значимыми.
Он будет делать, пока горят глаза! Пока кто-то не выколол их и не истоптал душу!
У Димы замирает сердце. Он хватается за рубашку и тянет ее. Сколько силы и энергии в нем, все рвется наружу! Он готов творить, создавать и жить!
А тело - нет. Не может. Эти ноги.
Он царапает на стенах: жив, живой, я живой!
А потом переворачивается и сгибался от боли - растягивает спину. И карабкается на кровать обратно.
Спать всегда сложно. Дима давно убедился в том, что приведения существуют. Они душат его за горло по ночам и выгоняют из постели наружу.
Он помнит, чем могу закончиться неудачные попытки. Помнит, как однажды упал, а вернуться на кровать не смог, как и не смог доползти до туалета.
Помнит, как Олеся ничего ему не предъявила, зато отрывалась и отыгрывалась на нем после.
Он будет умнее в этот раз. Сначала подложит под горло подушку, приподнимется, облокотится о стенку. С трудом перевернется на спину, скинет пяткой ненавистное одеяло на пол.
И начнет сгибать локти. Начнет с них.
— Ночь пройдет, наступит утро ясное!
А он и ползёт. Борясь со скрипучими половицами и стараясь идти в такт Олесиному храпу.
— Солнце взойдет!
Распахивает слепящие даже в темноте оранжевые ворота и ползёт к болоту. Сначала - туда, а потом - как получится.
— Солнце взойдет!
Село-то волшебное. Особенно по ночам такие чудеса творятся, что грех прозевать.
Однажды доползает аж до одинокой березы и развилки. Читает: «Направо пойдешь – коня потеряешь, налево пойдешь – смерть свою сыщешь». Грустно усмехается, зачеркивает «коня», переделывает на "пойдешь направо - себя потеряешь". Потому что Катя жила справа.
А потом ее заживо сжег отец — так ему рассказали. Потому что Катя посмела явиться к ним в дом, когда Дима и соображал-то с трудом, думая только о боли, и просила его извиниться. Потому, что «ударил ее слишком сильно», когда толкал вперед на дорогу и спасал ей жизнь. Да как он мог?
Конечно, ползут слухи. О никчемности и маниакальности его отца.
Но Диму пугает больше то, что он все-таки стал тем, кем боялся больше всего в детстве. Постоялым
Запах навоза, грязных свиней, земли и полыни, казалось, впитался глубоко под кожу. Врос в него самого. Его не отмыть, не спрятать за крепкими духами. Теперь он пронесет его через всю свою жизнь.