Олеся первая осмелилась дотронуться до бумаги и перевернуть.
Это был конверт. Открытый, ничем не приклеенный конверт, из которого тотчас высыпались денежные купюры.
Рука Олеси так и застыла в воздухе.
— Я понимаю, что это может выглядеть странно, — Екатерина тут же принялась заглушать напряженное молчание. — Но вы поймите! Я это от чистого сердца делаю, искренне! Не прошу вас меня жалеть, как-то за Диму извиняться, за все то, что он наговорил мне тогда… просто… хочу, чтобы вы это взяли. И я уйду, не волнуйтесь, уйду. Умолять не собираюсь, Дима мне не нужен.
От короткого, но звонкого Катиного смешка у Олеси свело скулы.
Если бы у нее был доступ к кнопке запуска ядерного оружия, в порыве эмоций она бы на эту кнопку, не колеблясь, нажала.
От того, как омерзительно пялились на Олесю деньги, ей хотелось выколоть себе глаза.
Все это время Катя и не собиралась раскаиваться. Пришла так, ради галочки, чтобы все, что осталось от совести, не мешало спать по ночам.
Олеся подскакивает из-за стола и наклоняется почти вплотную к нахалке:
— Чего ты там высрала, ну-ка, повтори?
— Тише, доча, тише. Чего мы, не люди, что ли? Все прекрасно понимаем…
Он перевел взгляд с Олеси на бывшую Димину невесту.
— Катенька, родная, — Олеся не услышала в голосе отца и намека на доброту. Только леденящий холод, что скрывал его настоящие чувства. — Мы поговорим. А пока принеси, пожалуйста, хворост.
24. 2009. Володя
Володя — человек простой. Пообещал – сделал, раз родил – воспитал, не отлынивая, а коли кто обижать его или его семью нарвался – не колеблясь, в морду дал.
Володе уже за полтинник, чего только не видывал, а свет белый продолжает его поражать.
«Казалось бы, ну сказала ты, что всю жизнь с ним проживешь, так проживи! Чего пятишься назад теперь, кукарекаешь, два слова связать не можешь? Чего же раньше не думала, когда эти самые обещания раздавала направо и налево? Чего сейчас играешь в святую, бегаешь, прыгаешь, на месте устоять не можешь, да правоту свою доказываешь? Кому нужна она, правота твоя, когда человек одной ногой в могиле?»
Володя не понимал.
— Катенька, родная, мы поговорим. А пока принеси, пожалуйста, хворост.
«Катенька» молчала. Не шевелилась. Только моргала, глупо вылупившись на Володю.
— Чего, оглохла? — несдержанно выплеснула Олеся, грубо схватив Катю за локоть. Та вся встрепенулась, да неуклюже потащилась вперед, спотыкаясь. — Топай давай, хворост тащи. В сарае он, в са-ра-е!
Выпроводила за дверь, а сама к Володе вернулась.
— Что ты хочешь от меня, пап? Что хочешь от нее?
— Чтобы ты приняла ее «подарок», — от того, как с издевкой Володя выделил последнее слово, Олесю перекосило. — А после извинилась перед Катей, поблагодарила ее за все и закрыла за ней ворота.
— Ага! — Олеся рассмеялась, обрызгивая слюной стол. — А может еще и ключи от квартиры дать, где деньги лежат? Зачем этот цирк, пап?
— Затем, что при таком раскладе больше мы ее не увидим.
— Но ты ведь такого же мнения, как и я о ней! — не сдавалась Олеся, всплескивая руками. — Почему бы нам не проучить ее? Чтоб крыска заткнулась раз и навсегда?
— Я давно ее простил, — отмахнулся отец, поднимаясь со стола. — Пойду, проведаю, как там Димка, не желаю больше в противовес что-то слышать. Разберись и покончи с этим.
И утопал по скрипучим ступенькам на второй этаж.
А Олеся осталась наедине с пожирающими мыслями.
Отец всегда прав — так считает Олеся. Он мудрейший человек. Кулаком двинуть — проще простого, а словом довести — не каждый сможет. Если уж он — отец Димки, так о Кате отзывается, то она и подавно должна простить.
«Ага, а почему он к Кате с добротой всегда относился, хотя должен был наоборот? Потому что та чем-то напоминала его бывшую жену! А он, тряпка, и повелся, все простить всегда был готов, как и той! Той! Той!»
Но он ведь тоже мог отмазку какую-то придумать. Как мать. В детдом, к примеру, сдать, или тетке на попечение. Выкрутиться, да сделать из себя недееспособного каждый способен, если придется. А он сам на себе двоих детей тащил. И вытащил.
Ноги сами плелись наружу.
Корова мычаньем встретила, курицы забегали, а собака аж из будки вылезла.
И Катя. Побледневшими белесыми ручками сжимала кипу веток и тащила в дом.
— Ну и что за халтура, а? — остановила ее рукой Олеся. — Ты вообще знаешь, что такое хворост?
— Веточки… — пропищала, опуская взгляд.
— Хо, это не просто «веточки»! Это то-о-онкие веточки. Сухие. Неправильные выберешь — гореть плохо будут. Медленно. Или вовсе потухнут. А нам база нужна, основа для костра! Чтобы хворост помог дровам разгореться, понимаешь? Ну, отца-то, ну Владимира Николаевича-то порадуй напоследок!