Олеся оглядывается – сзади Эдик, Виктор Михайлович и еще около пяти мужичков с наполненными ведрами и тазами.
— Выливай разом по трое! — командует Виктор Михайлович.
Чудеса! Работы сразу будто на половину меньше становится! Олеся резво проходится водой по оставшимся горящим участкам, пока Эдик хочет головой нырнуть в само жерло вулкана. Но его останавливают и оттаскивают подальше.
Спасать оголенный скелет никто больше не торопился…
В селе вообще слухи успевают доползти до каждого быстрее, чем ты сам в себя прийти успеваешь. Один увидит одно, передаст другому, а третий вообще все переврет на свой манер. Каждый в рассказ свои две копейки вставит, а истина никого уже не будет волновать.
Главное — суметь рассказать историю интересно. Чтобы соседи не зевали, а слушали, раскрыв рты…
Володя — человек простой. Сказал — сделал, а если недостаточно хорошо воспитал — расплатился за деяния детей сам. Он защитил Олесю и дал ей второй шанс. Так велела поступить его внутренняя честь.
— Пап, не надо, — плачет Олеся, останавливая у ворот. — Прошу тебя!
— Не перечь моей воле. Чего я, старичок, жизнь уже свою, считай, прожил. Мне в этом мире ловить теперь нечего. А ты — молодая баба, умная, красивая, так возьми себя в руки, укрепи наше дело и сваливай из этой дыры поскорее. Жизнь дает тебе второй шанс, так вгрызись в него! Старика не жалей, пожалей себя! Об одном прошу: не говори ничего Диме. Пусть его вера подкрепит правоту нашей выдуманной легенды…
Приходит к Виктору Михайловичу, выкладывает все факты ему на стол чуть ли не на блюдечке с голубой каемочкой, и говорит, что невестку сына убил он.
Катя бросила его сына, хотя Дима защитил ее от смерти ценой своих рук, ног и изуродованного лица. А после пришла, наговорила им гадостей, пихнула деньги, как отмазку, и хотела уйти.
Но Володя ей этого не позволил.
Потому что удара по лицу было бы такой особе мало…
25. 2011. Незлая Олеся
— Спасибо, Олесь, очень вкусно!
— Да чего там, подумаешь, делов-то.
Отмахивается, продолжает суетливо вытирать со стола, а внутри вся прыгает и улыбается. Приятно. Услышать простое человеческое «спасибо». Она нужна. Ее здесь любят.
Теплится надежда, что она воспитает Диму и тот в благодарность будет ей высылать копеечку, когда тот «выйдет в люди». Они этот нюанс не обсуждали, но она так глубоко втемяшила себе эту мысль в голову, что в ней просто не сомневалась. Пустая надежда.
Она уедет отсюда. Найдёт какого-нибудь мексиканца в ярко-розовой рубашке и джинсах с поясом, да тот и унесёт ее на руках в закат. Красиво. Чем больше она об этом думает, тем сильнее трёт половой тряпкой старый обветшалый деревянный пол.
И Димка сейчас поступит. Выучится, да помогать им с батькой будет, копеечку лишнюю присылать. И вообще тогда не жизнь, а песня начнётся! И сама уедет, и батьку с собой заберёт. А то что?
Но Олеся устает.
Когда она ненароком сталкивается со своим отражением в зеркале, то кривится:
«Совсем себя запустила, — думает. С благодарностью ловит искру заряда сил и энергично поднимается с дивана. – Ничего, сейчас почищу свинарник, да брови хоть выщипаю! А то те уже и вовсе почти друг с дружкой встретились, как со мной люди-то разговаривают? Скоро и в глаза смотреть не станут ведь!»
Но после уборки Олеся устает еще сильнее.
Ноги не держат на месте, дрожат, подкашиваются, и мало того, что нет больше сил искать щипцы и маникюрные ножницы, так хочется просто нырнуть в удобренную навозом землю и так и завалиться, да поспать – лишь бы никто не дергал и не видел ее.
Радостей в жизни мало, поэтому Олеся себе в награду каждый день выделяет плитку шоколада. Точнее, плиток пять.
Покупает самую дешевую, абсолютно безымянную упаковочную фольгу со сладостью, которой даже шоколадом не назовешь! Во рту не тает, в отличие от молочного киндера – кусаешь, проглатываешь – та и то с трудом в желудок идет. Избыток пальмового масла чувствуется даже не читая состава.
Олеся толстеет. Зеркала в стали для нее злейшими врагами. Второй подбородок выводил из себя, как и опухшие, провалившиеся куда-то вглубь лица глаза и пухлые щеки.
Олесю называют «Злой Олесей» — она знает. Только слезами горю не поможешь ведь. И неудавшаяся личная жизнь – не причина, чтобы не просыпаться рано по утрам и не поливать урожай, не кормить корову, свиней, а потом и заставлять себя тащить тяжелейшие ведра с помидорами и огурцами через все село, чтобы богатые городские приезжие дачники купили у нее. Олеся это не любила больше всего.
Потому что люди без конца интересовались как у нее дела и что у нее нового. Эта привычка этикета, что въелась каждому человеку уже куда-то очень глубоко, стала инстинктом, автоматическим механизмом. Особенно у сельских бабушек.