– Хвостов, вы потрясающий мужик, – Танечка пыталась поспеть за Олегом Ивановичем. – Само оно выросло, просто так. А куда мы торопимся?
– Не знаю, Танечка, не спрашивайте. – Так надо, наверное. Туда, к подножию гор?
– Я устала, – Танечка уселась на ветке, обиженно поджав под себя ноги.
– Ну хорошо, переночуем...
Сон в джунглях был беспокойным. Кричали неизвестные звери, Хвостов то и дело вздрагивал от треска веток и странных шорохов. Танечка спала у него на руках. Она была совсем даже не тяжелой, губки у нее были влажными, соски острыми, и Олег Иванович загорался желанием, то с клокочущим в груди восторгом ощущал себя первобытным человеком. К утру он все-таки заснул...
– Эрр! – оскалился он, почувствовав присутствие постороннего.
– Новенькие, что ли? – на беглецов с любопытством смотрел хвостатый мужик с дубинкой в руке.
Хвостов никогда еще не видел такой густой, курчавой волосатости, покрывавшей все тело, за исключением, пожалуй, глаз.
– Вы что здесь все по-русски разговариваете?
– Так хвосты-то не у всех вырастают. Ты в Челябинске поживи, браток, там целая область светилась. Радиоактивную картошечку пожуй несколько лет подряд...
– Значит, все-таки Чернобыль... – вздохнул Олег Иванович.
– Ну, значит, правила у нас в стаде простые: Самку – вожаку, а тебя, парень, – в охрану определим.
– Это что еще значит? Какому вожаку?
– Михалычу. И не вздумай возникать, парень, – зашептал волосатый. – Михалыч страшен. Знаешь, сколько он таких как ты на куски разорвал. Ведь он в лесу отъелся, как горилла стал – весу кило триста, рост два с половиной метра. Так что не нарушай иерархию, браток, бери дубинку, и в охрану.
– Не хочу я в охрану, – в горле у Хвостова запершило, и он с трудом удержался от стона. – Я не затем сюда летел. Я думал своих найти...
– Ну, началось... Ты эти сопли брось, иначе не выживешь. Что, думаешь, физиологический регресс не сопровождается социальным? – Волосатик хрюкнул, довольный собственным интеллектуальным уровнем.
– Философ, блин, – Олег Иванович сжал кулаки.
– А что, – заинтересованно спросила Танечка. – В этом вашем Михалыче действительно два с половиной метра?
– Самый крупный самец в долине, за ним – как за каменной стеной. Соглашайтесь, девушка, во-первых, всегда свежие фрукты обеспечены. Во-вторых, привилегированный детский садик. Михалыч очень свое потомство любит.
– Таня, не ходи туда. – грустно процедил Олег Иванович.
Какой ты умный, Хвостов. Что ты мне предлагаешь, всю жизнь с тобой по джунглям прыгать с ветки на веточку? Я, может быть, о таком самце всю жизнь мечтала.
– Ну, как знаешь. Не для меня это. – Хвостов схватился рукой за ветку.
– Куда пошел! Стоять!
– А иди ты, – хвост раскрутился пропеллером, полоснул волосатика по щекам, тот, заревев от боли, упал.
– Не подходи! – рычал Олег Иванович. Хвост его вращался все быстрее, сливаясь в белесый полупрозрачный круг, и, неожиданно для самого себя, Хвостов оторвался от земли.
Господи, странно как! – Хвостов прислушивался к мерному гудению хвоста. Небольшое напряжение спины, и кроны деревьев уплыли в сторону. – И как хорошо!. Ну и куда мне теперь лететь?
Серебристый туман поднимался от заболоченных берегов огромного озера, первые лучи солнца играли зайчиками на воде...
– Такая природа красивая, а мы все, как муравьишки, копошимся, все хочется чего-то. Ээх, люди... Белеет парус одинокий в тумане, ... Голубом... Что ищет он в стране далекой... В краю родном... Увы, он счастья не ищет. Черт, забыл! – Олег Ивановичу неожиданно открылись гармония и красота забытого школьного стихотворения.
Шло третье утро сафари. Вчера гонялись за антилопами на джипах, но ни одной не положили, и вечером отдыхали на полную катушку. Гоша и Димок курили «Мальборо». Лица у них были опухшими. Гошу жутко мутило. Русскому организму в жарком климате виски противопоказано.
– Давай, на хер, время уходит. – Димок опохмелялся пивом.
– Куда, бля. Не хочу.
– Куда, куда... Фламинго стрелять, блин. Давай, пошли. Лодка на берегу стоит, баксы заплачены.
– Ох, дела... – Гоша стонал. – Как они живут здесь?
– Глотни пивка, полегчает. На тебе ружье, только осторожно. Щас утки пойдут.
– Какие утки, на хер. Здесь одни крокодилы.
– Сам ты крокодил, сиди тихо....
– Смотри, точно, крокодил полетел! Крокодил Гена, бля, режьте меня! Режьте!
– Ты чего, обкурился, что ли, – сплюнул Димок, но, посмотрев наверх, только и смог протянуть «Йокола мене».
– Бери, бери его.
– Куда, куда, правее целься.
– Уйдет... Смотри как вильнул, сука!
– От меня не уйдешь, знаешь, каких я козлов клал?
– Попал! Попал, смотри, как он ногами дрыгает!
Хвостов начал падать в озеро.
– Ээх, люди, твою мать! – он погрозил стрелявшим кулаком. Вспомнил! Я все вспомнил! Под ним струя светлей лазури Над ним луч солнца золотой А он мятежный просит бури!
И Олег Иванович рухнул в озеро, подняв фонтан брызг.
– Как будто в бурях есть покой – он наглотался мутной, теплой воды, и на поверхности наступила тишина.
До вылета самолета оставалось около часа.
– Ну их на хер, эти сафари. – Гоша судорожно скривился. – Как вспомню, что мы Карлсона этого замочили... С души воротит.
– Да ладно тебе нудить, неплохо отдохнули. Ты возьми, коньячку выпей, полегчает. – Димок поморщился.
– Слушай, Димок, а может это ангел был?
– Скажешь тоже, ангел. Привиделось нам все это, вот чего. Потому что в этом климате пить нельзя. Организм не перерабатывает.
-А все-таки летун этот какую-то молитву читал. Знакомое что-то. Вспомнил! Вспомнил! – лицо Гоши озарилось. – Это Пугачиха пела!
– Совсем у тебя мозги от жары размякли, Гоша. Ты еще, бля, скажи, что этот крокодил Пушкина читал.
– Лермонтова, молодые люди, Лермонтова, – произнес странного вида мужчина с расцарапанным лицом, и в этот момент у Гоши начался нервный тик, который преследовал его всю последующую жизнь.
Хвостов никому не рассказывал про то, как удалось ему выбраться из Африки и заработать денег. Он перевел приличные суммы детям и матери, купил себе домик в деревне и повел замкнутый образ жизни. Дом был полон книг, вечерами за занавесками горел свет, и можно было разглядеть хозяина, ходившего по комнате с чашкой чая и книгой в руках.
Только изредка, в полнолуние, Хвостов начинал нервничать. Он выходил в огород, смотрел на небо, и улетал. Он подолгу летал над ночным водохранилищем, окунался в густую траву, которой заросли окрестные поля, он проносился метеором над окрестными деревушками, исполняя фигуры высшего пилотажа, приводящие собак в состояние захлебывающейся истерики.
В эти ночи у Хвостова было лицо абсолютно счастливого человека.
.oOo.