Чтобы не сойти с ума, пока следаки наконец-то соизволят предъявить хоть какие-то обвинения, Алисия погружалась в медитации, как её учила Т'Гони. На удивление это помогало сохранять спокойствие рассудка. В первый день Алисия всё ещё чувствовала пережитое на Торфане, но смогла взять себя наконец в руки и отгородить сознание от случившегося. После этого она начала злорадствовать от осознания, что по ту сторону систем видео наблюдения кто-то сходит с ума от её спокойного и миролюбивого поведения, который оценил бы даже Махатма Ганди. Особенно после событий на луне.
А вот невозможность спокойно «припудрить носик» уже раздражала взаправду. Как и местная еда. Хакетт, конечно, не рассчитывала на филе-миньон и фуа-гру, но местная «баланда» могла дать большую фору даже тощим крысам, которых Алисия в «детстве» изредка ловила в особенно голодное время. В тех хотя бы было мясо.
Завтрак и на этот раз не предвещал ничего хорошего. Водянистая каша, кусок не самого аппетитного хлеба и холодный чай. Цокнув языком, девушка уже хотела отказаться от этого, но желудок имел собственное мнение. Пришлось подчиняться инстинкту и с отвращением, но съесть полученный «завтрак». Из хулиганских побуждений и желания насолить, холодный, несладкий чай она смаковала, словно это было элитное «Ледяное вино». Раскачивала жидкость в кружке и аккуратно втягивала аромат.
— Was für ein exquisiter Duft (Какой изысканный аромат), — с издёвкой произнесла она на немецком.
И по всей видимости в этот момент, на той стороне у кого-то лопнуло терпение. Через пять минут дверь камеры открылась и вошли два охранника с шоковыми пистолетами, — Хакетт подъём. Лицом к стене, руки за спину, — недовольно буркнул один из них.
Удовлетворённо выдохнув Алисия глотком, допила «чай» и встав у стены позволила сковать себя. Ожидание, наконец оправдало себя.
«Первый раунд за мной», — пронеслась в её голове мысль.
Выйти из ярко освещённой камеры было подобно манне небесной. Коридоры, в отличии от камер содержания, были окрашены в куда более дружелюбные, серые тона, а свет тут был более мягким и рассеянным. Глаза почти сразу успокоились и перестали зудеть.
То, что яркость в камере намеренно завысили, Алисия поняла почти сразу. Последние дни всё было направлено на то, чтобы сломать её, спровоцировать на агрессию, в попытках подготовить дополнительный компромат. У Хакетт в противовес как раз было понимание, что срываться, начав бесноваться по камере, выдвигая требования в стиле: адвоката, барабан, саблю и щенка бульдога, сыграли бы на руку её «противнику».
Сейчас нужно было сохранять особенно спокойный и чистый разум. Однако это не мешало поиздеваться в открытую, вот для этого причин даже было не особо то нужно, а вполне достаточно. План созрел в её голове быстрее пули. Алисия была готова чисто по фелисидски бесоёбить, выводя издёвки и игру на нервах на новый уровень, намеренная взбесить оппонента окончательно и заставить сорваться. Черту дозволенного она понимала великолепно.
Ожидаемо её привели в классическую комнату для «переговоров». Два стула, стол. Несколько камер и «зеркало». Насильно усадив её на один из стульев, конвоиры приковали руки к столу.
— Ах, какой всё же замечательный сервис — утренний фуа-гра и ледяное вино были выше всяческих похвал, моё уважение шеф повару, — начала свою игру Хакетт.
Охранники скривились от отвращения и удалились вон. А девушка только разогревалась, приспустив тормоза. Осмотрев комнату усталым взглядом, она демонстративно зевнула и клацнула зубами передёрнувшись и зазвенев цепями. Затем, посидев так с секунд десять, медленно повернулась к «зеркалу» и с хищной улыбкой, откровенно уставилась в одну точку, надеясь, что именно там сейчас кто-то стоит. Потом поводила взглядом, будто следя за кем-то и наконец фыркнув сказала, — да иди уже сюда, я тебя всё равно вижу и не укушу… Наверно.
За стеклом в это же время.
В комнате наблюдения собрались несколько человек. Среди которых были, пара «следователей», представители корпорации и «переговорщик». Последний откровенно нервничал, хоть виду и не подавал. Его задание было до невозможности простым.
Компромата хватало, чтобы своевольного офицера отправить, с несмываемым позором, в отставку, а то и расстрелять. Чего, разумеется, допустить было нельзя. Всё ещё слишком ценна она была как ресурс и изъять её нужно было быстро и как можно тише.