И еще одно он может сказать Татьяне. Пусть это будет их секретом, потому что об этом не знает никто, даже мама не знает. В Полтаве, на тихой улице, Федор подыскал большую и светлую комнату. Договорился с хозяином, даже деньги заплатил за месяц вперед. В этой комнате они и будут жить вдвоем. И пусть Таня не беспокоится, она будет иметь все, что ей потребуется. Будет иметь все даже в том случае, если для этого пришлось бы перевернуть землю! Вот так!..
Таня не сводит с брата увлажнившихся глаз, упивается его горячностью, запальчивостью, хотя и знает, что ничего из сказанного им не выйдет: пройдет несколько дней, Федор погостит у них и уедет без нее. Она не сможет решиться на такой шаг. Ведь отец из могилы следит за ней, не спускает с нее строгого взгляда. А с неба смотрит карающий бог. Со всех сторон следят за ней люди, которые никогда не простят ей этого, осудят, распнут на кресте клеветы и презрения. А мама, Федя, мама? И потом…
Тут сестра умолкает. Легкий болезненный румянец набегает на впалые щеки, словно кто-то дохнул красным на зеркальце, и брат, проследив ее взгляд, который ласково опустился на живот, только подергал себя за ус и смущенно сказал: «Та-ак…»
— Та-ак, сестренка. Выходит, не так все просто, как мне казалось…
— А ты не очень этим огорчайся, Федя! — снова ласково смотрит на брата Таня, как когда-то в детстве, когда он, наказанный отцом, лежал на траве вниз лицом, а она сидела рядом, убеждала его. Протянула руку, легонько коснулась его плеча. — Мне не так уж и плохо, как кажется, Федя…
— Он хоть не обижает тебя? — спрашивает брат, и густые черные брови его сходятся на переносье, а в глазах загораются недобрые огоньки при одной только мысли о том, что Оксен может обижать сестру.
— Он ко мне добр, — задумчиво говорит Таня, и легкая морщинка пересекает ее лоб: она сейчас пытается быть до конца честной. — Он меня любит, — еще тише добавляет сестра.
— А ты?
Сестра не отвечает. Отворачивается от брата, нервно одергивает платье, — непослушное, оно все время лезет вверх на животе, оголяет колени. Наконец решается, поднимает на Федора большие сияющие глаза, кладет на свой живот легкую ладонь и говорит — с такой выстраданной любовью, с такой горячей верой, что брат снова смущенно берется за ус:
— Я вот его люблю!..
Так и не удалось Светличному уговорить Таню уехать с ним в Полтаву. Вместо того он сам остался ночевать на хуторе, только послал в село младшего Оксенова сына сообщить председателю сельсовета о том, что благополучно добрался до места.
— Скажи, чтобы председатель завтра явился сюда рано утром, чтобы был здесь как штык! — приказал парню Федор, и Алексей, довольный тем, что может услужить дяде, помчался в село — только пятки засверкали.
Вечером вернулись с поля Оксен с Иваном. Оставив возле повети кобылу, Оксен спросил у сестры, выбежавшей встретить их:
— А чего это во всех окнах свет горит?
— Керосину, должно быть, слишком много, вот и жгут! — иронически отозвался Иван.
— А у нас гости, братец! — поспешила сообщить Олеся.
— Гости?
Только теперь Оксен заметил, что сестра переоделась в праздничное.
— Не сваты ли к тебе приехали? — спросил он с ласковой насмешкой сестру.
— Ай, такое скажете! — воскликнула Олеся, сделав вид, что рассердилась на брата. — У вас всё сваты в голове!.. А я ни за что замуж не выйду!
— Так и не выйдешь? — посмеивался в светлые, пшеничные усы Оксен, помогая сыну снять плуг с повозки. — А все же — кто приехал? Не отец ли Виталий?
— Танин брат, вот кто приехал! — выпалила Олеся.
— Федор?
У Оксена задрожали руки, сразу испортилось настроение.
Федора он не знал, не приходилось, слава богу, встречаться, но наслушался о нем достаточно. Хватит уже того, что отец Виталий неодобрительно, очень неодобрительно отзывался о Танином брате.
— Погряз в грехах, укоротил жизнь своему отцу, святому этому человеку!.. Связался с безбожниками, с бандитами, поднял руку на святую нашу церковь… Да, Таня, так, хоть ты его и любишь, но тот, кто отрекся от господа бога, тот отрекся и от нас! — При этих словах всегда ласковое лицо отца Виталия каменело, становилось суровым, неприступным, а в голосе начинал звенеть холодный металл. — Сказано же в писании: «Вырвите плевелы с поля моего!»