Есть слезы, которые забываются. Есть слезы, которые прощаются. Но эти свои слезы Таня не сможет ни простить, ни забыть.
Возможно, потому самые светлые движения его души ей казались подозрительными, неуклюжими, фальшивыми.
Как-то Оксен в минуту душевной размягченности сказал:
— Как мне хочется, чтобы Алеша уважал и любил тебя, как родную мать…
В его голосе зазвучало искреннее чувство, и оно взволновало Таню, тем более что речь шла про Алексея. Не про Ивана — он был на год старше Тани и не скрывал своей неприязни к мачехе, — а про Алешку, который характером, должно быть, пошел в мать, был смирным и ласковым, как молодой бычок. Таня уже хотела ответить, что сама желает этого, как Оксен, что-то придумав, весело сказал:
— Знаешь что, давай я его буду ругать, а ты его потом жалей.
Таня, душевно согретая его словами, тотчас замкнулась, ушла в себя — так вспугнутая улитка прячется в свою раковину. Тане казалось, что муж предложил ей плату за каждое проявление любви.
— Не надо! — отказалась она в тот раз, и Оксен так и не мог понять, почему же не надо. Он добился только того, что Таня еще больше замкнулась в себе, еще больше отдалилась от него.
А потом в ее жизнь вошел ребенок. И хотя Таня не знала, каким он будет, кто появится на свет — мальчик или девочка, она ощущала его присутствие всем своим существом и была счастлива этим. Что-то светлое и радостное стучалось в ее жизнь, обещало скрасить безрадостные будни, прийти ей на помощь, наполнить ее преждевременно увядшее, опустошенное сердце новым, свежим и сильным чувством. Это было таким родным, таким дорогим, что Таня теперь засыпала и просыпалась с мыслью о нем и часто искала у него защиты, а то и спасения от безутешных, безрадостных мыслей.
Обо всем этом сейчас и думала Таня, взбудораженная неожиданным приездом Федора.
А Федор крепко спал, беззаботный, как дитя, и снились ему жаркие сечи, француженка и Олесины очи, напоенные весенней синевой.
Все это снилось Федору, только не приснился Гайдук и будущая встреча с ним, потому что никогда, даже во сне, он не загадывал заранее, что с ним случится, а, легкомысленно махнув рукой на это «случится», пёр напролом, и уже не он за судьбой, а его собственная судьба устало тащилась за ним, проклиная ту несчастливую минуту, которая надоумила ее связаться с этим шалопутом. И если судьба его, не выспавшись и не отдохнув за ночь, скулила тихонько под лавкой, зализывая сбитые ноги, то Федор встал утром словно росою умытый, свежий, румяный, будто и не пил вчера вечером крепкой наливки, и все так же победно завивались его молодые усы над красными, весело улыбающимися губами.
— А что, сестренка, не пора ли завтракать? Да и по чарке не мешало бы!
Услышав про чарку, Оксен, который до сих пор еще лежал как с креста снятый, только застонал, поминая про себя всех святых великомучеников.
За завтраком Федор вспомнил про Алексея:
— Что это его до сих пор не видно? Не задержался ли с парнями в селе?
— Он еще вчера пришел, — ответила Таня, сидевшая за столом и не сводящая любящего взгляда с брата. — Передал, что сегодня утром приедет ординарец с конем.
— А председатель?
— Председатель сказал, что если он тебе нужен, так ты найдешь к нему дорогу.
Федор резко отставил кружку — даже молоко выплеснулось на стол, — сдвинул брови.
— Так и сказал?.. Мне?.. Ну, встречусь же я с ним!
— Федя, не надо! — схватила его за руку Таня. — Это страшный человек.
— Страшный? — насмешливо переспросил Федор и расправил широкие плечи. — Вот я и посмотрю сегодня, какой он страшный.
— Федя, прошу тебя, не связывайся! — уже чуть не плача, просила Таня.
— Ну, хорошо, сестренка, хорошо, — смягчился Федор, заметив в глазах сестры слезы. — И чем он, этот председатель, так тебя напугал?
Таня не ответила. Брат одним духом выпил молоко, вытер усы, поднялся, поскрипывая ремнями.
— Что ж, пора и в дорогу. Вон уже и ординарец приехал, — глянул он в окно.
— Федя! — Таня тоже поднялась. Стояла перед братом, подняв к нему бледное от волнения лицо.
— Ну что, сестренка?
— Береги себя, Федя! — И до боли знакомым маминым жестом (откуда он у нее взялся?) подняла руку, перекрестила брата раз и другой. — Мне будет очень тяжко узнать, если с тобою что-нибудь случится.
— Ха-ха! — Федор весело засмеялся, хотя у самого влажно поблескивали глаза. — Да что со мною случится? Я же заколдованный…