«Хозяин, до Яресек далеко?»
Хозяин долго чешет затылок, поглядывает на ваш воз так, будто прикидывает мысленно, сможет ли он доехать до Яресек.
«Да как вам сказать, чтоб не сбрехать… Вот видите, впереди крест?.. Вон-во-о-он!.. Так люди говорят, что от того креста еще верст так с пятнадцать… А чтоб не обмануть вас, то еще, пожалуй, надо хороший гак накинуть…»
Вот тут-то вы и соскочите со своего воза как ошпаренный и, ударив в отчаянии о коварную дорогу тем, что у вас на голове, — брылем так брылем, шапкою так шапкою, — недобрым словом помянете шутника, который понацеплял на дорогах обманчивые гаки.
Поэтому мудрый Татьянин отец не спрашивал, далеко ли еще до Хороливки, а, как только ссадил зятя возле его села и спустился в первую балку, остановил коня и стал слезать с воза.
— Тату, вы за чем?
— За тем, дочка, что и царя с воза стянет.
Поддерживая обеими руками широкие штаны попа самостийника, отец рысцой подался в лозняк, а Таня осталась сидеть на возу, надувая покрасневшие щеки — давилась смехом.
Отец вернулся, блаженно покряхтывая. Посмотрел на солнце, что расплавленным кругом висело в небе, зевнул, широко перекрестив раскрытый рот.
— Что-то меня на сон клонит. Да и Ваське пора отдохнуть.
Он распряг Ваську, пустил пастись, достал с воза кобеняк и подался в холодок — под развесистую вербу.
Отец свернулся калачиком и сразу заснул. Легкий ветерок пробует расчесать ему бородку, шевелить волосы на голове, — и таким отец кажется сейчас маленьким, таким беззащитным, что Тане становится жалко его. Она долго думает, что бы сделать приятное отцу, и наконец придумала: накрыла его босые ноги теплым маминым платком.
Проспал отец больше часа. Таня вначале сторожила его сон, отгоняя надоедливую зеленую муху, кружившую над головой отца, а потом поднялась на занемевшие от долгого сидения ноги, тихонько отошла, оглянулась.
Глубокая балка, разрезавшая степь, далеко где-то начиналась и так же далеко кончалась; покрытая густой мягкой травой, она пустила понизу речку — веселый журчащий ручеек, затененный вербами. Таня легла на траву, заглянула в воду. Словно сквозь необычайно чистое стеклышко видела она белый песок на дне, покрытый узенькими волнами, — казалось, что и дно тоже течет, только навстречу воде. Дробненькие мальки весело играли у самого дна, кружились в фантастическом хороводе. Вот они попали в тень от Таниной головы, ткнулись в нее тупыми мордочками, застыли, удивленно пошевеливая легкими, как перышко, плавниками, и Таня фыркнула — такими они показались ей комичными.
А над всем этим нависла тишина. Такая вековечная и глубокая, что все в ней тонуло, растворялось бесследно, и даже Васька замер, застыл на месте, убаюканный ею, и только время от времени встряхивал вдруг головой, пускал радужную вспышку слюны.
Отец проснулся сам, когда тень передвинулась на ручеек и ему стало здорово припекать голову.
Встав, он потянулся, потер спину.
— Что-то я, дочка, озяб. Видно, сыростью меня прохватило. А ну, потри мне вот тут, между плеч.
На другой день отец захворал. Жаловался на то, что голова тяжелая, дышал хрипло и с трудом, а потом и совсем потерял сознание, начал бредить. Врач сказал непонятное страшное слово «пневмония», велел ставить горчичники, держать в тепле. Мать укоряла Таню:
— Как же ты, дочка, не уберегла отца? Разве же можно было на сырой земле спать?
Таня ходила с красными от слез глазами.
Поправлялся отец долго. Еще больше похудел, в ясные дни выходил во двор, жадно тянулся к солнцу, похожий на хилый, сломанный стебелек травы, сухо покашливал. Кашель так и остался после болезни, вначале он беспокоил семью, вызывал тревожные опасения о здоровье отца, потом к нему привыкли, и когда спустя много лет Татьяна вспоминала отца, то обычно прежде всего начинал звучать в ушах его суховатый, несмелый кашель.
Неохотно, ох как неохотно уезжала в этот раз Таня в училище! Она будто предчувствовала, что вскоре произойдут события, которые перевернут все вверх дном.
На этот раз начальница не призывала молиться за новое правительство, которое образовалось в далеком Петрограде. Видимо, были у нее свои какие-то счеты с ним, потому что от сухой черной фигуры так и веяло холодным пренебрежением к представителю этого таинственного правительства, явившемуся в училище. Но весь враждебный пыл начальницы отскакивал от молодого чубатого представителя новой власти с простым румяным лицом и свежим синяком под сверкающим левым глазом. Он весело поглядывал на строгие шеренги девчат, похожих на юных монашек.