— Ты что, с ума сошла?!
— Угадал! — счастливо улыбнулась товарищ Ольга. — Выхожу замуж за Ганжу.
Григорий как-то сразу помрачнел, осунулся. Только сейчас заметила Ольга, какой он утомленный — глаза пожелтели, лицо позеленело.
— Не заболел ли ты? — встревоженно спросила. — Слышишь, Григорий?
— Нет, — ответил сдавленно Григорий, избегая ее взгляда. — Я здоров, — повторил он. — Я совсем здоров… И, извини, я очень занят…
Выдвинул один ящик в письменном столе. Пошарил в нем. Выдвинул второй. Третий. И четвертый. Все что-то ища и все ничего не находя… Озабоченно, настойчиво что-то искал, совсем, кажется, забыв о товарище Ольге, которая уже обиженно смотрела на него.
— До чего же ты черствый человек, Григорий! Хотя бы поздравил…
Ах, Ольга, Ольга! Какая ты слепая, какая ты жестокая, товарищ Ольга!
— Поздравляю… поздравляю… — пробормотал Гинзбург, роясь и роясь в этих проклятых ящиках. — Искренне поздравляю…
— Ганжа передал, что завтра начинают косить. Ждут тебя. Ты, кажется, обещал им?
— Жатва?.. Да, жатва… Помню. Как же, помню… Только, знаешь, завтра приехать не смогу… Приеду позже, когда будут молотить… Да, да, когда будут молотить…
И все шарит, шарит в ящике руками. «Что он там забыл? — удивляется Ольга. — Нет, он все-таки болен!»
— Григорий, тебе надо сходить к врачу!
— К врачу? Что ты! Я совсем здоров! — Хрипло засмеялся, кашлянув. — Ты извини… ты уж иди… Потому что у меня тут дел…
Товарищ Ольга пожала плечами. Обиженная, поднялась, кивнула на прощанье и вышла из кабинета. Только тогда Гинзбург оторвался от стола, посмотрел ей вслед. Дверь захлопнулась, шаги Ольги затихли, а он все смотрел и смотрел застывшим, печальным взглядом. Потом вздохнул, потер лоб. Осторожно задвинул ящики, так осторожно и деликатно, словно стол был живым существом. Попробовал пригладить волосы на голове, только ничего не добился — волосы как торчали, так и продолжали торчать. Тогда Гинзбург одернул гимнастерку, вышел в приемную, виновато сказал секретарю:
— Я, наверное, сегодня раньше уйду домой, что-то у меня разболелась голова… Да, с головой…
И ушел из райкома.
На следующий день Гинзбург уехал на село: ему вдруг опротивел кабинет и эти бесконечные разговоры по телефону, споры и совещания. Потянуло на простор, на свежий воздух, к людям.
Всю неделю ездил по селам: вместе с крестьянами косил, возил снопы, складывал в копны и, утомленный, обожженный августовским солнцем, с остюками в густой шевелюре, падал на постланный какой-то заботливой рукой кожух и засыпал как убитый. А бывало, допоздна сидел на бревнах в кругу людей, ведя с ними неторопливый разговор. Начинался он почти всегда одинаково. Один из мужиков, погасив о ладонь цигарку, спрашивал:
— Вот вы, товарищ секретарь, вы ученый человек, много видели… скажите нам, что такое ножницы? И почему они стригут только крестьян? На нас шерсть лучшая, что ли?
И Гинзбург начинал терпеливо объяснять. О вековой отсталости царской России, о крайней необходимости иметь свою промышленность, о фабриках и заводах, без которых молодой Советской власти не удержаться на ногах. А их никто нам не построит, никто не вытащит из кармана и не даст нам необходимые деньги. Наоборот! Буржуазия так и смотрит, чтобы навредить нам, подставить ножку. Вот и получается, товарищи селяне, что только на наши трудовые копейки мы и можем рассчитывать.
— А скажите, товарищ секретарь, если это не секрет, что такое смычка? — доносится уже другой голос, мужика, у которого в зубах светилась цигарка.
— Да и дурак же ты, Варивон! — отозвался кто-то из толпы. — Позавчера же нам лектор два часа втолковывал, что такое смычка, а ты, видать, так и не понял.
— Я-то понял…
— Так зачем человеку голову морочить?
— Думал, что ты об этом не допёр. У тебя же голова как тыква, которую баран покатал.
— Тьфу!..
— Чего вы, хлопцы, сцепились, что не поделили? Товарищ секретарь, может, приехал к нам по каким-нибудь серьезным делам, а вы ему про тыкву! — раздался еще один укоризненный голос.
— Меня, к примеру, интересует другое…
— Что же вас интересует? — спокойно спросил Гинзбург.
— Интересует меня, товарищ Гинзбург, примером, такое: куда мы идем?
— Вы можете спросить конкретнее? — не понял Гинзбург.
— Чего же, можно… Вот позавчера я срезался с одним нашим комсомольцем. Он, к примеру, мой сосед, так я его коня со своей левады угнал. А он стал кричать на меня: «Если вы, дядько Пилип, дурной пуповиной приросли к собственности, так мы ее вам быстро отдерем! Вот подождите, будут скоро колхозы организовывать — всех коней туда сгоним!..» — «А если я не захочу? Ежели заартачусь?» — отвечаю ему. «А мы вас и спрашивать не будем! — кричит. — Так скрутим, что на четвереньках поползете записываться!..» Так как это понять, товарищ секретарь? Новая установка такая дана или что? У нашего вождя Ленина, может, где записано, чтобы трудовое крестьянство кнутом в колхозы загонять?.. Только я Ленина немного читал, — слава богу, при Советской власти грамоте подучился, — а вот о том, о чем кричал мне этот изувер, так и не вычитал…