— Дудки тебе! Не дождешься, сукин сын, хоронить меня! Скорее я за твоим гробом вприсядку поскачу!
— Да кто вас хоронит! — отбивался Ганжа, уже не рад, что связался со старухой.
«И дернул же меня бес напомнить ей о мусоре, пропади он пропадом! Не хватало мне еще и этой ссоры, ее и медом не корми — только дай с кем-нибудь повздорить!» Не зря ведь говорят люди, что такой зловредной старухи еще и свет не видал. Неспроста кто-то потерпевший от нее сказал, что надо бояться бога, черта и бабки Наталки. А другой подправил его: нет, сначала надо бояться бабки Наталки, а потом уже бога и черта. «Нет, не везет мне сегодня, да и только, — сокрушенно думает омраченный Ганжа. — Мало мне хлопот с Мартой, так на́ тебе в придачу еще и эту ведьму! Ишь, как разошлась! Теперь небось будет тараторить до самого утра».
Ганжа отошел уже далеко от клуба, а язвительный голос старухи все еще доносится к нему.
Может, сегодня не ходить к Марте? Как-нибудь в другой раз? Когда-нибудь при случае, при встрече с ней, сказать, пристыдить, уговорить… Может, сама одумается, перебесится и успокоится. И не будет каждый сопляк колоть ему глаза, отчитывать, как маленького… Только нет, не одумается! Лучше уж сразу поговорить с нею…
Хата Марты видна издалека: весело светятся окна, гостеприимно приглашают во двор. Еще и ворота настежь открыты, не закрываются, очевидно, ни днем, ни ночью. Да и зачем их теперь запирать? Кого бояться, от кого прятаться? Марта теперь вольная птица, кого захочет, того и приголубит, кто придется по душе, с тем и ночует.
Ганжа открыл дверь и замер на пороге. Крик, хохот в ушах звенит! Марта привела к себе домой чуть ли не всех парней и девушек, которые толпились возле клуба. Сейчас она стояла посреди хаты, раскрасневшаяся, с по-девичьи распущенными волосами, в одной руке у нее рюмка с водкой, а в другой — мазило, окунутое в деготь. Перед нею висит, подвешенный на суровой нитке к перекладине, большой калач, висит на такой высоте, чтобы его можно было достать ртом. Парни по очереди берут ухват, садятся на него, словно на лошадь, и скачут к калачу — стараются схватить его зубами, откусить хоть кусочек. Достал — твое счастье, пей рюмку водки, целуй захмелевшую молодицу в горячие уста, а не достанешь — не гневайся, подставляй свою рожу! И под хохот, под визг присутствующих Марта так разрисовывает неудачника, что у него только глаза да зубы белеют.
Шум постепенно утихал: заметили Ганжу.
Вот одна из девушек повернулась и запищала, как перепуганный мышонок. Вон уже и парни, увидев председателя, торопливо бросают на пол цигарки, давят их каблуками. А тот, что сидел, обняв любушку за талию, тотчас отдернул руку и спрятал ее в карман: и я не я и рука, как видите, не моя! Оседлавший же ухват молодец, что подъезжал к калачу, застыл с растопыренными ногами. Так, словно не Ганжа, а сам сатана появился в дверях, и деревянный конь выпал из рук парня и ударился железной головой о твердый, утоптанный плясками пол. Вот уже и сама Марта, пораженная неожиданно наступившей тишиной, поворачивается к двери и встречается взглядом с Василем.
— Добрый день сему дому! — хмуро здоровается Ганжа.
Гнев, удивление, смятение промелькнули в глазах Марты, задрожали высокие шелковистые брови. Она сразу же выпрямила их в тонкую нить и, отчаянно стреляя глазами, низко поклонилась, коснувшись волосами пола.
— Здравствуй, мой любезный, здравствуй! Спасибо тебе, что не забыл, пожаловал в мою убогую хату! Так чего же ты стоишь? Бери поживее ухват и скачи, Василек, ко мне, я уж тебя и без калача обниму и поцелую!..
Ганжа только бровью повел — парней словно ветром выдуло из хаты! А девушки бочком, бочком да за ними! И все пьяное веселье ушло, и осиротевшая хата вдовы сразу стала пустой и печальной.
И Марта уже не улыбалась: какая-то догадка, какая-то робкая надежда вспыхнула в ее глазах, трепетно легла на губы. Она поставила рюмку, швырнула мазило, бросилась за одеялом и стала завешивать окно.
— Что ты делаешь, Марта?
— Я сейчас, Василек… Сейчас…
Дрожь пронизывала все ее тело. Руки у нее тоже дрожали, не слушались, одеяло падало и падало с окна — не держалось на гвоздях.
— Оставь, Марта. Я пришел не за тем.
Марта безжизненно опускает руки. Они сползают по косяку, словно хотят задержаться, но не могут. И одеяло с тихим шорохом ложится у ее ног, падает, точно прихваченный морозом увядший лист. Она медленно поворачивается, словно пробуждаясь от сна, лицо ее уже не светится радостным огнем надежды, в глазах печаль. Они заволакиваются таким пеплом, который окутает, погасит какой угодно огонек.