Оксен сидит тревожно-напряженный, прислушивается, ждет: вот-вот послышатся торопливые шаги жены — она ведь всегда ходила так, словно куда-то опаздывала, — смотрит то на одну дверь, то на вторую, а Федор уже наполняет рюмки.
— Твое здоровье, дружище!
— Так, может, ты и Олесе нальешь, — беспомощно озирается Оксен. — Да и… Таню позовите…
— Еще что выдумал — баб сюда звать, только харч переводить! — возразил Федор. — Да пей, не принюхивайся, она не отравлена!
Хочешь не хочешь, а пить надо.
По всему телу разлилось тепло, зашумело в голове, легкой дымкой тумана окутались окружающие вещи. А Федор уже наливал по второй, потому что кто после первой закусывает, того когда-то посылали овечий помет грызть.
Оксен уже не отказывался: знал, что ничего не поможет. Покорно выпил и вторую рюмку, схватил вилку, стал есть яичницу, выбирать подрумяненные кусочки сала. Больше смерти боялся опьянеть: что же он тогда будет делать, когда выйдет Таня. Но Таня не появлялась. Вместо нее Федор обнимал Оксена, склоняя к нему свое красное лицо.
— Послушай, братуха, что я тебе посоветую: плюнь ты на Таньку!
— Как это плюнуть? Что вы говорите, Федор?
— А вот так! — плюнул Федор на пол и растер сапогом. — Плюнь, разотри и забудь! Она не для тебя.
— Как это не для меня? — пробует Оксен освободиться из объятий Федора. — Если она мне богом дана…
— Эх, каким там богом! Разве жен бог дает? Черт, а не бог сватает их нам. Да и не такую тебе жену надо, Оксен. Ты «Декамерона» читал?
— Как не такую? — со стоном произнес Оксен. — Что вы, Федор, говорите!
— Есть такая умная книга «Де-ка-ме-рон», — продолжает свое Федор. — Считай, как Библия. Вот там написано, какая тебе жена нужна. Чтобы ночь с ней переспал, а утром прицепил хвост. — да в плуг. Ночью — жена, днем — кобыла…
— Свя-свят-свят! — испуганно крестится Оксен, услышав такие нечестивые слова.
— И не жди, и не надейся, она не выйдет к тебе. Так что забудь, мил человек, и дорожку к ней…
Только теперь понял Оксен, почему такой растерянной была Олеся, почему избегала встречаться с ним взглядом Танина мать. Жгучей отравой разлилась по телу выпитая водка, сдавила, скрутила так, что он не мог ни вздохнуть, ни застонать.
— Чего ты так побледнел? — даже испугался Федор. — Может, выпьешь воды? Олеся, подай-ка воды!
Оксен делает такой жест, словно отталкивает от себя невидимую кружку: бог с ней, с вашей водой! Спасибо, угостили… Так угостили, что свет стал не мил!
— Значит, не хочет выйти?
— Не хочет, браток…
Изо всех сил сдерживая слезы, навернувшиеся на глаза, обиженно спросил:
— Так, может, хоть Андрейка покажете? Хоть родного сына…
— Нет, браток, и Андрейка, — сокрушенно развел руками Светличный. — Как увидела тебя в окно, схватила ребенка на руки… Ты в одну дверь, а она — во вторую. Побежала куда-то в город, ищи теперь ветра в поле!
— Что же, спасибо и за это…
Оксен хочет подняться — отказывают ноги. То ли онемели, то ли водка ударила, только стали они словно деревянные: дрожат, подкашиваются в коленках, не хотят нести хозяина.
— А ты посиди, посиди, — уговаривает его Федор. — Вот выпьем еще по одной, посошок на дорогу. Да не убивайся по ней, ей-бо, женщины и понюшки табаку не стоят!.. Я бы не стал так горевать, если бы моя жена задумала меня бросить. Вывел бы ее за ворота, поддал бы под зад — катись к чертовой матери! Я себе лучшую найду!..
Оксен наконец собрался с силами, поднялся из-за стола. Поблагодарил за хлеб-соль, за прием.
— Братец, вы же приезжайте, не забывайте… Когда мы еще увидимся, братец? — тихо плачет Олеся.
«На том свете, сестра», — хотел было ответить Оксен, потому что знал — и ноги его больше не будет в этом доме. Но сдержался, дрожащими руками натягивая на голову картуз, ответил:
— Если бог даст, может, еще увидимся. Прощай, сестра…
Федор проводил Оксена за ворота, помахал ему вслед рукой. Только Оксен уже не видел этого прощального жеста, сел, отвернулся и не оглядывался до самого хутора.
А когда въехал во двор и увидел старшего сына, который в это время вышел из коровника, не выдержал — пожаловался, мигая набрякшими веками:
— Бросила нас мать, Иван.
Стоял сгорбленный, постаревший, даже как будто стал ниже ростом, ожидая утешения, ласкового слова сына. А Иван, оскорбленный за отца, полный сожаления к нему и лютой ненависти к мачехе, звонко ответил:
— Какая она нам мать! Жили без нее и будем жить! И вам, тато, не печалиться надо, а радоваться, что избавились от нее…