Вот и сейчас сидит за столом, вытирает грязной тряпкой глаза, мигает красными, опухшими веками.
— У вас, Оксен, видать, еще тихо и мирно. А у нас уже жмут, что ребра трещат!
На столе недопитая водка, сало, лук, пирожки с картошкой и сметана в глубокой миске: слава богу, было чем угостить человека, обо всем позаботилась Марта.
— Да где там мирно! — возражает Оксен. — Попробовали бы, Евсей, этого мира, не то запели бы!
— Эх, не грешите, Оксен, не грешите! — настаивает на своем Евсей. — У вас в сельсовете люди как люди, а у нас совсем взбесились, хорошему хозяину вздохнуть не дают. Так уже душат, так душат, что хоть с высокого берега да в реку… Недавно приехал из района секретарь сельсовета, привез кучу облигаций, бросил их на стол председателю: «Чтобы до завтрашнего дня все роздали!» Так председатель что? Думаете, разложил на всех крестьян поровну? Держите карман пошире! Составили списки из тех, кто позажиточнее, наметили, сколько дать каждому этих проклятых облигаций. И пошла катавасия в селе.
— А что вы, Евсей, от них хотите? Вы бы хотели, чтобы пес блины пек, — он их тестом съест…
— Псы, настоящие псы! — вытирает глаза Евсей. — Все рвут, все кусают, еще и огрызаться не смей. Если что — сразу: «Молчи, а то предадим суду!» Все ходит да ищет сучка в камыше: кого бы еще кулаком сделать? А если сделают, пиши пропало! Так тебя налогами прижмут, что ты даже ахнуть не сумеешь…
Оксен с сочувствием слушает гостя. То же самое и у него. Посеял в прошлом году у себя и на арендованной земле, урожай был неплохой, можно было бы жить и бога хвалить. Сдал честь честью весь налог, который причитался по закону. Но не успел отвезти последний мешок, как снова зовут в сельсовет: «Тебе еще двести пудов сдать придется…» Оксен кричать: «Так я же сдал, вот квитанция!» Но Ганжа даже глядеть не захотел на них. «Чего ты мне тычешь в глаза, не слепой! Об этом хлебе мы знаем, а теперь еще двести пудов вывези!» Стиснув зубы, наполнил мешки и снова отвез. Сдал. Оторвал от сердца. Осталось только-только до нового урожая дожить и на посев. А из сельсовета еще и угрожают: «Не вздумай сократить посевную площадь — проверим!» Дожился: не волен уже и сеять, что тебе надо и сколько надо. Уже и полю своему не рад.
«Охо-хо-хо! Нет правды на свете, да уж, очевидно, и не будет!» Но все же он пробует утешить гостя. Не так для него, как для себя самого произносит утешительные слова:
— Да не очень печальтесь, Евсей, может быть, как-нибудь переживем это лихолетье!
— Да, держите карман шире! — возразил Евсей. — Так они и дадут вам пережить! Не к этому идет, Оксен.
— К чему же?
— Вы что, газет не читаете?
— Некогда мне их читать.
— Вот и зря. А там, Оксен, все про нас наперед наворожено: будут ликвидировать как класс!
— Как ликвидировать? — Душа стынет у Оксена.
— Как класс! Придут, придушат и зарывать не станут. А добро все разберут.
— Так, может, это неправда?
— Где же неправда, когда каждая газета только об этом и лает с пеной у рта! Говорили когда-то про конец света и про Страшный суд, вот он и подходит для нас. Только не бог будет судить нас… Неспроста в этом году люди видели луговых мотыльков, а у них на крылышках «б» и «з» написано.
— Почему это «б» и «з»?
— Да, «б» и «з»: бога забыли.
Оксен испуганно крестится, по привычке поднимает вверх глаза и видит треснувшую матицу. И вдруг он неожиданно вспоминает другую трещину: в пне вербы, в которую его разъяренный отец вставлял руки Василя. А теперь, видимо, его очередь пришла, придет Ганжа со своими помощниками и уже не руки — голову Оксена всунет в эту трещину на потолке да и выбьет невидимый клин!..
А Евсей все гнет свое:
— Куда же нам, Оксен, деваться, у кого защиты просить, ежели уже и богу нет тут места? И его уже комсомольцы хватают за бороду и тащат с неба. Вот на эту пасху… Вы не были, Оксен, в нашей церкви?.. Вот и хорошо, что не были… Подогнали к самой церкви свой трактор, почти к паперти, так что ни войти, ни выйти, да и давай тарахтеть до самого утра. Так я спрашиваю вас, что это уж было за богослужение?..
— Боже, боже! — ужасается Оксен. — И не накажет их господь бог!
— Накажет, дождетесь!.. Что-то господь бог на старости лет словно впал в детство, слуг своих верных карает!
— Не богохульствуйте, Евсей! — сурово предостерег Оксен. — Откуда нам, неразумным, знать, что у бога на душе? Вспомните Содом и Гоморру: бог сколько терпел, пока наказал нечестивцев?
— Бог-то может терпеть, но нам уже невмоготу, — возразил Евсей. — Вон конь какой уже толстокожий, но и того надо бить и меру знать… Нет, Оксен, вы как хотите, но я уже по горло сыт всем этим! — Провел он по шее ладонью.