— Вот, как видите. Не знаю, дотянем ли до нового хлеба…
— А где на посев? — строго спрашивает Володя: его не разжалобишь, ему наплевать на классово чуждую кулацкую слезу!
— На посев — вон в том закроме, — ведет Оксен в самый дальний угол. — Засыпали фунт в фунт, лишь бы только хватило посеять.
— Давайте весы! — командует Володя. — И мешки!
— Будете забирать? — тихо спрашивает Оксен, у него дрожат губы, нервно подергиваются веки.
— Нет, вам оставим, чтобы спрятали да сгноили! — насмешливо ответил Володя.
— Кто же его будет гноить?
Тут в разговор вмешивается Иван Приходько. Он все время стоял в стороне и прислушивался, а тут не выдержал:
— Да чего вы печалитесь, Оксен! Отвезем в общественный гамазей — в большей сохранности будет. А весной заберете обратно…
Оксен принес мешки, бросил Володе под ноги: нате, подавитесь! Отвернулся, не смотрит, как члены комиссии наполняют мешки зерном, взвешивают и перевешивают…
Потом принялись искать спрятанное, обыскали все закоулки, перевернули все вверх дном; несколько раз проходили и мимо хлева, и тогда у Оксена замирало сердце. Володя, злившийся, что ничего не нашли, пробил топором даже печь, всунул туда голову, но, кроме сажи, ничего там не увидел; фыркал, как взбесившийся кот, вытирая лицо.
Обыскав всюду, где только могли, начали сверлить землю во дворе, на огороде. Петро Нешерет едва прикасался к земле, лишь бы не сказали, что саботирует. Иван Приходько тоже не очень старался: погрузит щуп, повертит, а тогда вытащит и долго принюхивается, чем оно пахнет. И все языком, словно помелом:
— А ну-ка, вот тут давайте попробуем, тут земля будто мягче. Или, может, вон там, возле амбара? Как вы скажете, Оксен?..
Протасий же старался за всех: загонял свой щуп с таким усердием, точно собирался насквозь просверлить землю, нанизать, как яблоки, и унести с собой.
Володя же носился как шальной. Даже взмок, запыхался, однако все не унимался: видимо, решил лечь костьми, а все же докопаться до кулацкого хлеба. А следом за ним тенью ходил Иван. Не сводил с него глаз, сжимал в карманах свинцовые кулаки.
— Ты чего ходишь за мной? — сурово спросил Володя.
— Понравился, вот и хожу, — оскалил в недоброй ухмылке свои крепкие, как у деда, зубы Иван. — А что, уже и ходить нельзя?
— За мной — нельзя!
— Ой-ой-ой, какая цаца!
Володя вспыхнул, сжал изо всей силы щуп, но вернулся, пошел в клуню. Иван — следом.
Огромная клуня пронизана острыми солнечными лучами-копьями. Когда-то тут дрались возле веялки Оксен и Василь, рвали друг другу сорочки, чуть ли не грызлись зубами. Теперь на этом же самом месте Володя и Иван. С такой же жгучей ненавистью, которая не погаснет, пока будут жить на свете.
— И тут будешь искать? — насмешливо спрашивает Иван: он явно провоцирует Володю на стычку.
— Тебя не буду спрашивать! — сердито ответил Володя и опустил щуп, пытаясь загнать его в землю.
— А ты нажми крепче! — уже открыто насмехается Иван. — Видать, мало каши съел. Или Марийка доконала?
Володя молчит. Что есть силы стискивает зубы и молчит. Не дождется от него кулацкий сынок ни единого слова. Много чести! Ходит по овину, ковыряет твердую землю, ищет, где мягче. И всем своим существом чувствует присутствие Ивана.
Попробовал в одном углу, перешел во второй, воткнул щуп, и тут его словно в грудь толкнули: оглянись! Повернул голову — в нескольких шагах от него стоит Иван, хищно подался вперед, сжимая в руке тяжелый железный прут-занозу. Володя бросил щуп — и за кобуру.
Какое-то время стояли они молча, часто дыша, наблюдая друг за другом. Потом на лице Ивана появилась кривая усмешка. Он расслабил тело, с наигранной небрежностью повертел прут, отбросил его, повернулся и ушел. Только тогда Володя вложил пистолет в кобуру.
Комиссия так бы ни с чем и ушла, если бы не Протасий, а вернее, нечистая сила, которая втолкнула его в старый хлев. Нормальный человек стал бы ковырять пол, а Протасий попер щупом в небо: он вонзил его в потолок и стал буравить, пока не пробуравил насквозь. А когда выдернул щуп, оттуда золотистой струйкой полилась пшеница.
Вышел из хлева, неся перед собой полную горсть зерна, глуповато улыбаясь, произнес:
— Пшеница…
— Где нашли? — бросился к нему Володя.
— Да вон там! Так и журчит…