Потом лежал рядом с ней, ругал себя за чертовски беспокойный характер, просил:
— Ударь меня!
Она смеялась, а он никак не мог успокоиться:
— Слышишь, ударь!
Когда же она легонько ударяла его по плечу или в грудь, он брал ее руку и изо всей силы бил ею себя по голове.
— Что ты делаешь, сумасшедший?!
Василь отпускал руку, утихомиренный, прижимался к ней: ему казалось, что он убивал червя, терзавшего его. Но достаточно было остаться одному, прислушаться к самому себе, как снова душу наполняла горечь.
И у Володи тоже терзается душа, только по совсем иной причине. И, глядя на сгорбленную спину Ганжи, на его склоненную голову, он колебался: сказать сейчас или уж потом, когда возвратятся? Потому что Володя узнал такое, что вряд ли оно обрадует его свата.
Узнал, что Марта скрывает у себя хлеб кулака Ивасюты.
…В ту осеннюю ночь соседка Марты вышла из хаты и увидела телегу и две темные фигуры. «Не воры ли?» — так и застыла от страха. Присмотрелась внимательнее и заметила, что те двое не уносят из амбара, а заносят туда полные мешки…
Утром не выдержала, рассказала сыну.
— Только смотри, никому ни слова! Я не хочу, чтобы из-за меня лились слезы Марты!
— Да что вы, мама! — даже обиделся сын. — Что я, маленький?
Несколько дней носил в себе эту новость комсомолец Григорий, мучился: говорить или не говорить Володьке? У него не было ни капли зла на свою красивую соседку, не раз и не два по-воровски из-за плетня следил глазами за ней, да и сама Марта, забегая к соседке, называла его не иначе как своим женихом:
— А что это мой женишок поделывает?
Или:
— Долго ли мне, Гриць, ждать от тебя сватов? Я уж боюсь, что и вышивка на рушниках полиняет.
Григорий краснел как рак, сердился, а она хохотала, довольная, да еще и — бешеная! — горячо обнимала его. И у Григория голова кругом шла, кровь била в виски, и после этого он ходил точно пьяный: куда ни ткнется, всюду ему мерещатся протянутые руки Марты, ее горячая грудь…
— Гриць! Кто это тебя сглазил, что ты бревно тащишь к себе да обнимаешь?
Ой, сглазили, мама, сглазили! Вот та ведьма, мама, сглазила, что вот, посмотрите, идет, виляет бедрами на его, Григория, погибель! Да еще и спрашивает:
— А где же сваты?
Подожди, Марта, наберись немного терпения, пришлет Григорий к тебе сватов. Таких сватов приведет, что ты и свету белому не рада будешь!
Видишь, вон сидит один сват позади Ганжи — он не собьется, Марта, с дороги, поймает куницу, как бы она ни заметала за собой след.
Родители Марийки уже ждали гостей: дочь предупредила их еще вчера. И хотя оба оделись по-праздничному, а отец даже подстригся и побрился, однако делали вид, что гости нагрянули неожиданно — так полагалось по обычаю.
— Вот, как видите, привел я к вам купца, — начал Ганжа, когда они поздоровались и сели.
— Да у нас вроде и продавать нечего, — с лукавой улыбкой ответил отец Марийки. — Разве что телку или овечку… Как ты, старуха?
— Да это же телка Марийки! — возразила мать, смех так и брызжет из ее быстрых, как у Марийки, черных глаз. — Ты же, когда корова отелилась, пообещал ее Марийке!
— Вот… те раз, а я и позабыл! — с сожалением сказал отец. — Что же мне с вами, дорогие купцы, делать? Не хочется отпускать вас с пустыми руками. Может, вместе с телкой и Марийку купите у нас?
— Что же, мы не против, — улыбнулся Ганжа. — Мы и дивчину где-то возле телки пристроим… Не так ли, Володя?
Володя не отвечал: он недоволен. Просил же Ганжу не потакать предрассудкам Марийкиных родителей, как человека просил…
— Так, может, и товар нам покажете? — не дождавшись ответа, продолжал Ганжа.
— А чего же, можно и показать… Старуха, а пойди-ка в загон да выведи телку!
— Может быть, начнем с Марийки? — наконец сжалился над Володей Ганжа.
— Может, и с Марийки… Веди тогда дочь, старуха, да смотри, чтобы не убежала!
В хату вошла Марийка, нарядная, в косах переливаются всеми красками молодости ленты, едва сдерживаемая радость трепещет вогнутыми крылышками ресниц. В протянутых руках большое блюдо, покрытое рушником, а сверху буханка хлеба, соль, рюмка с водкой.
— Вот, доченька, пришли за тобой купцы, — посерьезнев, обратился к ней отец, а мать уже по привычке прижимала передник к глазам. — Как же, дочь, велишь поступить?
Марийка недолго думала, подошла к Ганже, подала ему блюдо, и, когда он взял буханку хлеба и опрокинул в рот рюмку с водкой, она умело, словно с детства училась этому, через его плечо повязала широкий вышитый рушник. И Володя, посмотрев в ее черные, полные счастья глаза, тотчас смягчился — забыл обо всем на свете.